— Казеке, я не забуду ваши советы. Но хочу вас расспросить кое о чем. Если сочтете это возможным, расскажите, как Джангир-хан был пленен ойротами, и о том, кто был хунтайши Джунгарии после Хара-Хулы. Мы ругаем джунгаров издали. Но ведь они такой же народ, как и мы. Какая у них вера? Откуда они появились? Объясните нам, — попросил Куат.
Казыбек заговорил своим сочным красивым голосом. Перед мысленным взором Куата ожили многоликие картины минувших дней…
Не стрела мне грудь пронзила —
Сердце болью засквозило…
Из народной песни
Степные тропинки вьются, взбираясь на перевал, а потом бесследно исчезают… Южный склон широкой возвышенности залит щедрым солнцем, покрыт кудрявой зеленью. Тюльпаны переливаются многоцветным ковром. На благоухающем весеннем холме появились два всадника. Статный вороной жеребец, чувствующий волю хозяина по легкому движению его пальцев, соскучившись по быстрой езде, нетерпеливо замотал головой. Сев в седло спозаранку, эти двое целый день без устали скакали и только сейчас, ввечеру, сбавили шаг. Солнце, еще недавно обдававшее жаром, теперь, в тихий час заката, стало низким и багровым, удлинились тени, на землю легли алые сполохи.
Смуглый джигит на гнедом жеребце рядом с худощавым низкорослым всадником казался величавой глыбой, он возвышался над ним, как огромный верблюд-дромадер над верблюжонком. Одежда на джигите была просторная; он распахнул голубой шелковый кафтан, отороченный соболем, его широкую грудь ласкал ветерок. Он снял мерлушковый малахай, приторочил его к седлу и достал из хурджуна — переметной сумы — более легкую шапку. Ноги щеголевато одетого джигита высвободились из стремян и привычно ударялись в бока коня. Улыбаясь, он обратился к своему спутнику:
— Ашимтай, верно говорят: у кого резвый конь, у того и душа стремительная. Немало мы сегодня поколесили по степи. Душа рвется птицей из груди, когда я думаю о моей возлюбленной, вспоминаю наши встречи. Не подберу подходящих слов, да и слова не всегда помогают. Может быть, ты споешь, Ашимтай? Спой, дружище, — повторил свою просьбу молодой джигит, любуясь весенней степью.
Ашимтай кивнул в знак согласия. Он был не из тех, кого надо долго упрашивать, ему всегда сопутствовало певческое вдохновение. Он достал маленькую домбру, покрутил колки и, настраивая ее, пробежал по струнам.
— Я напомню тебе эти незабываемые встречи. В моей игре ты услышишь трепетное дыхание, увидишь два робких взгляда, готовых слиться воедино. И если по твоему телу не пробежит дрожь, бросающая то в жар, то в холод, сладостная дрожь любви, ничего не стоят ни мой голос, ни мои журчащие мелодии.
