— Вы прочли наши мысли, Казеке.
— В груди горит огонь!
— Мы долго лили слезы, теперь возьмемся за оружие.
Песни и наигрыши сменяли друг друга, время перевалило за полночь. Вспомнились старые мелодии, запелись новые. Из давних лет зазвучали голоса любимых песнетворцев.
Морщинистые щеки Жумабека дрожали. Смелые глаза Куата заволоклись туманом. В душевном смятении, с чувством острой тоски смотрел он на пальцы, бегущие по струнам домбры. Много загадочного таится в берущих за сердце мелодиях. На широком лбу джигита проступили две отчетливые морщины, как две дороги, ведущие в неизвестное.
…Рано утром джигиты сели на коней и собрались попрощаться с гостеприимным Жумабеком, как вдруг нагрянули ясачники мечети. На этот раз их было не четверо, а целый десяток, все были вооружены до зубов. Словно не замечая никого, они набросились на дехканина:
— Где хлеб? Вези немедленно!
— И хараж уплати сполна!
— Вот указ мутауалли, живо собирайся!
Куат хотел помешать им.
— Джигиты! Подождите! Можно же договориться по-хорошему.
— А ты кто такой? Не суйся не в свое дело! Или ты не понимаешь, что значит указ? Эта скотина посягает на собственность Азрет-султана. Он не чтит муллу, а ты за него заступаешься!
Казыбек, уже восседавший на своем рыжем упитанном жеребце, грозно крикнул:
— Эй ты, скажи своему мутауалли, если он впредь тронет хотя бы волос на голове этого бедняги, с ним буду говорить я. Буду говорить перед лицом Тауке-хана. Скажи, что так велел передать Казыбек-Златоуст! — Он вырвал из рук ясачника бумажный свиток и скомкал его.
Ясачники, словно потеряв дар речи, повернули своих коней. Казыбек проводил их печальным взором, а потом обратился к Жумабеку:
— Жумеке, грабители не образумятся. Эта темная сила мешает нам на каждом шагу. Я вам вот что посоветую: Жомарт-батыр очень достойный человек, переезжайте к нему и не мешкайте с этим. Передайте ему от меня привет. И ты, Тынышбай, замолви за него слово. А когда придет время проливать вражью кровь за правое дело, ты встанешь в наши ряды. Не тужи, сын земли казахской! — Казыбек похлопал Жумабека по плечу.
Тут из землянки вышла девочка лет десяти, в руках у нее была чашка с айраном. Доброта детского сердца сквозила в этом желании угостить бия перед дальней дорогой. Казыбек пригубил айран, потом, наклонившись, спросил девочку, как ее зовут.
— Аршагуль, — улыбаясь, ответила она.
— Раскрой свои ладони, дочка Аршагуль, я благословлю тебя.
Все, стоявшие рядом, раскрыли ладони.
