И вдруг я понял что-то еще. Блаберид сдался. Я констатировал это довольно спокойно, как не переживаем мы из-за срезанных волос.
Блаберид умер. Осталась лишь роговая оболочка, из которой выползало на свет что-то новое, о чем я не имел никакого понятия. Щеки мои горели.
Я вернулся в кафе, где сидел Братерский.
— Ну? — посмотрел он вопросительно.
— Может быть, в этом что-то есть, — сказал я, садясь напротив. — И что дальше?
Он смотрел на меня с любопытством:
— Я вижу, вы что-то почувствовали.
— Да. У меня было очень странное состояние… Я не могу пока сформулировать.
— Не формулируйте. Учитесь думать без слов.
— Но это классно. Это, знаете… дарит надежду.
— Не преувеличивайте ее, — сказал Братерский. — Это не конец, а только начало, к сожалению.
— Почему к сожалению?
— Потому что вы прошли точку невозврата, но впереди еще большой путь. Люди отвернутся от вас, и вы станете судьей самому себе, и потеряете все, что имели до сих пор, и перестанете гордиться тем, чем гордились, и найдете совсем другие радости, которых никто не сможет с вами разделить, и многие поставят на вас крест, и сами вы будете сомневаться в себе бесконечно. Я желаю вам, чтобы, когда вы коснетесь дна, у вас хватило воздуха подняться обратно.
— Я устал, — сказал я, собирая вещи. — Вы ведь угощали?
Он кивнул. Я натянул куртку. Некоторое время мы молчали.
— Не скажу, что надеюсь увидеться с вами еще раз, — сказал я. — По-моему, я просто сошел с ума. Или близок к тому. Это шизофрения или психоз. Вы, наверное, и не существуете. Я вас вообразил. Доктора разберутся. Ну все. Пока.
Я направился к выходу и услышал за спиной голос Братерского:
— Между гениями и сумасшедшими есть очень большая разница. И все же их часто путают. Потому что и те, и другие не боятся шагать в пустоту. Не сдавайтесь.
