— Кто такие?
Его грозный вид должен был, по идее, вогнать в дрожь Фёдора со товарищи, да вот только не вогнал.
— Чего надо? — резко спросил помор.
— Это ты мне?! — вылупил глаза обволошенный.
— А что, тут ещё кто-то есть? — хладнокровно заметил Чуга.
— Vete tomar por culo, cabron de los cojones![129] — выразился вакеро.
Он сорвал с плеча винтовку и замер — на него холодно глядело дуло «смит-вессона».
— Начинай, — мягко сказал Чуга, — а я закончу.
Молодой стрелок, гневно сверкавший глазами рядом с лохматым грубияном, прокричал, срываясь на фальцет:
— Ты говоришь с доном Антонио Сунолем,[130] грязный гринго! Он служит у самого сеньора Гонта!
— А мне насрать, кому ваш дон жопу лижет, — вежливо ответил Фёдор, похолодев в душе: неужто тот самый миллионщик? Опять? Здесь?..
Мексиканцы залопотали на своём, гневно, испуганно, нервно, хватаясь за винтовки и переглядываясь — проявлять героизм не спешил никто.
Тут из-за «конестоги» выехал Фима с «винчестером» и резко скомандовал:
— Всем назад и дышать носом!
Красноречиво защёлкали курки — братья Гирины, Ларедо и Полужид сжимали в руках по два ствола каждый, Дон Суноль резко побледнел, по лбу его стекла струйка пота. Медленно убрав винтовку в седельную кобуру, он пришпорил лошадь.
— Мы ещё встретимся! — пригрозил он.
— В любое время, — ответил Фёдор.
Вакерос, часто оглядываясь, поспешили за своим предводителем. Не приближаясь к Форт-Россу, вся кавалькада поспешила прочь, ускользая по дороге к Порту Румянцева, что располагался на берегу залива.
— От когда я вас знаю, — проговорил Исаев, с усмешечкой поглядывая на Чугу, — ви бекицер наживаете врагов.
— Обратно и друзей! — парировал Беньковский.
— Таки да…
— Едем! — буркнул помор.
— Кудою?
— Тудою!
Фёдор почти не понукал коня, чалый и сам стремился к жилью, где ему наверняка перепадёт добрая порция овса или кукурузы. Вскоре «конестога» в окружении всадников миновала ворота Форт-Росса, выезжая на улицу Большую, как россинцы именовали своеобычную для Штатов Мэйн-стрит.
На Большую выходил фасадом двухэтажный магазин, конторы, дома и церковь Святой Троицы. Всё было сделано в русском духе, крепко, основательно, без дощато-каркасной хилости — тутошние стены даже «спенсер» не прострелит.
Чуга спешился и перекрестился на храм. В эту самую минуту, словно дождавшись его прибытия, ударил колокол и отворились двери, пропуская из полутьмы мерцание свечей перед образами. Вышли престарелые богомолицы, обернулись да отбили пару поклонов, часто крестясь, а затем в дверях показались двое. Сердце помора дало сбой — это были Костромитинов и Наталья. За спиною девушки маячил индеец огромного росту, плечистый, в мешковатых штанах и кожаной рубашке с бахромой, с налобной повязкой, обжимавшей длинные иссиня-чёрные волосы. Какой-то гражданин США поторопился обогнать барышню, и краснокожий пихнул его. Гражданин упал и быстренько заспешил прочь, видимо припомнив срочные дела.
