И думала Елена Дмитриевна, что больше эта история никогда уже не всплывет. С годами она стала забывать свой грех, служа по покойному мужу панихиды и положив в монастыри на помин его души вечный вклад. И вдруг опять его смерть встала перед нею грозным призраком и потребовала отмщения.
Но теперь боярыня была постарше, поумнее, жизнь сделала ее не такой доверчивой, и она не очень-то верила нынче в призраков.
«Надо самой пойти к Марфушке; прятаться теперь нечего… Если узнает она, так и скажу: что, мол, тебе милее – костер или жизнь? Если жизнь – отправлю ее куда-нибудь подальше, схороню от Бориса, а там полячку потихоньку освобожу и уж тогда за дочку князя примусь. Кстати, у меня и с Черкасским кое-какие счеты есть!»
Решив так, боярыня бодро захлопала в ладоши.
Явилась сенная девушка.
– Огня скорей! – приказала Хитрово.
Девушка исполнила приказание.
– А что же Аннушка?
– Она еще раз ходила туда… к грузинам.
– Зачем? – тревожно спросила боярыня.
– Князь Джавахов был в первый раз-то…
– Что? – обернулась к девушке пораженная боярыня. – Был здесь, когда?
– В сумерках… пришел, постучался в горницу и скоро так повернулся и ушел из сеней.
– Отчего же ты мне, мерзкая, не сказала?
Девушка задрожала как лист, а затем ответила:
– Ты, боярыня, не приказывала входить… когда у тебя гости.
– Я тeбя за медом слала? – спросила Елена Дмитриевна.
– Меня.
– Отчего же не вернулась?
– Боярыня, ты серчала… князь тоже…
– Ты подслушивала? – вся вспыхнув, подступила к растерявшейся сенной девушке боярыня.
– Богом клянусь… – падая на колени, произнесла несчастная, предвидевшая уже свою участь.
Елена Дмитриевна хлопнула в ладоши и велела появившейся девушке позвать ключницу Марковну.
– Боярыня! – завопила девушка. – Ни словечка я не слыхала!
Она знала, что означало приказание позвать ключницу, эту старую ведьму Марковну. Ее немедленно, не дав ни с кем повидаться и попрощаться, отошлют в дальнюю деревню, в какую-нибудь далекую губернию. Горькие, неудержимые слезы потекли по лицу несчастной девушки; она ползала на коленях за боярыней, ловя край ее сарафана и умоляя о пощаде. Но в душе она сознавала, что ее мольбы напрасны, что суровая и беспощадная к проступкам дворни боярыня не простит и что все равно ее судьба решена; если бы она вошла с медом, ее наказали бы за это; а не вошла – ее ждало изгнание, и никакие клятвы в том, что она ничего не слышала, не подействовали бы.
Вошла Марковна. Это была высокого роста сумрачная старуха с сухим, неприветливым лицом и бегающими, холодными глазами. Она обожала свою боярыню, которую вскормила грудью, но, кроме нее, никого на свете не любила, да и ее недолюбливала и боялась вся дворня.
