– Звать изволила, боярыня-матушка? – войдя, спросила Марковна. – Аль Агашка чем провинилась?
– Сейчас же сошли ее с нарочным в Тополевку, – приказала Елена Дмитриевна.
Агаша завопила пуще прежнего, цепляясь за руки ключницы.
– Марковна, голубушка, родная!.. Умилостивь боярыню, Богом клянусь, не виновата, – сквозь рыдания говорила девушка.
– Коли боярыня наказует, значит, виновата, – наставительно произнесла Марковна. – Ну, вставай, нечего валяться…
– Матушка-боярыня… Марковна, Бога в тебе нет! – кричала девушка. – Не слышала я, словечка не слышала!
– Пойдем, пойдем, тебе говорят! Боярыни не умолишь.
– Так будь же ты проклята! – в отчаянном исступлении вдруг крикнула Агаша, вскакивая с колен и выпрямляясь во весь рост. – Не знать тебе счастья…
Но дальше договорить ей не удалось, Марковна поволокла ее и вытолкала в дверь.
На Елену Дмитриевну произвела тяжелое впечатление сцена с Агашей. Проклятие девушки вдруг больно отозвалось у нее в сердце, так как, несмотря на весь свой ум и некоторый скептицизм, она была все-таки еще достаточно суеверна и не могла бесповоротно отказаться от веры в силу проклятья и всевозможные мелочные приметы.
Марковна вернулась в комнату, плотно притворила дверь и, придвинувшись к своей питомице, шепнула ей на ухо:
– За что девку-то сослала?
– Она слышала, как мы поспорили с князем Борисом Алексеевичем! – ответила, насупившись, боярыня.
– Сколько раз упреждала не ссориться на дому…
– А где же? В поле, что ли, бежать?
– Носа-то мне не откуси! – проговорила довольно развязно мамушка. – Ведь не я виновата? Усылать надо девок, коли что, из сеней…
– Ну, ты меня, мамушка, не учи, сама, поди, знаю, что делать! – окончательно рассердилась боярыня.
– Прощенья просим, – обиделась Марковна, – и на том спасибо! За службу мою верную, за любовь мою крепкую, что, души и тела не жалеючи, тебе в послуги отдала, вот и награжденье боярское…
Она утерла рукавом шугая покатившиеся слезы и повернулась было, чтобы уйти.
Елена Дмитриевна размышляла о том, что ссора с Марковной ей теперь как раз не на руку, и хотя старуха действительно много позволяла себе с нею, но предана была ей, несомненно, всей своей рабской душой, до последней капли крови. Поэтому боярыня, сменив сразу гнев на милость, ласково остановила ее:
– Постой, Марковна! Экая ты, право, обидчивая да спесивая! Мало ли что в гневе скажешь. За словом не угонишься. Больно разобидел меня князь-то.
– Так ты бы на нем гнев свой и срывала!
