Нет сил больше, подошел к своему коню, похлопал по шее, вдруг, будто кто подтолкнул его, вскочил на седло, разбирать некогда.
— Куда, куда, — закричали ему вслед, а он уже мчался по пыльной дороге к красным домам и вот уж в узких переулочках, вот и на площади перед палаткой.
Все было так знакомо и привычно; одно удивительно— и в переулочке и на площади все будто вымерло, притаилось, нигде ни души, только вдалеке веселый треск перестрелки.
Колька кубарем скатился с коня, привязал его у столба и вошел в темную прохладную палатку, ослеп мгновенно после яркого солнца, чего-то испугался в этой такой привычной знакомой палатке, закричал пронзительно, отчаянно:
— Диночка, Исаак, Мотька, Диночка, это я!
Но только глухо отозвался его голос, никто не отвечал ему.
Путаясь среди скамеек и досок подмосток, пробрался Колька в заднюю каморку — там тоже никого не было, сундук Исаака был открыт, разноцветные тряпки брошены на пол. все в беспорядке, и никого нет.
Тревога смертельная наполнила сердце Кольки, не мог себе представить, что случилось, но чувствовал, что нечто страшное, непоправимое.
Бросился к выходу, будто за ним гонится кто-то. На площади едва отдышался, вспомнил, что слепой старик, скрипач, живет недалеко, за углом в желтом доме.
Вскочил на коня, птицей перелетел площадь, застучал рукой в крепко запертой ставень окна.
Долго не открывали, голоса не подавали, но Колька стучал с яростью, с ожесточением, наконец, выглянула испуганная бледная женщина, на Кольку взглянула с ужасом— видно и узнала и боялась узнать.
— Мне дядю Яна нужно, сейчас, — торопливо, повелительно заговорил Колька. Та не посмела ничего возразить, и через минуту белая борода дяди Яна высунулась из окна:
— Ты что, сыночек, шумишь здесь, уходи скорее. Беда, совсем беда, — бормотал слепой испуганно поводя невидящими глазами.
— Где Диночка, Исаак, Мотька, — задохнулся Колька.
Старик поманил его рукой, и когда Колька нагнулся совсем близко, касаясь щекой мягкой его бороды, старик зашептал в самое Колькино ухо:
— Схватили их всех и Диночку хотят повесить.
— Где? — взвизгнул Колька, будто иглой острой его проткнули. — Где?
— Там, в лагере под горой.
Кричал еще что-то старик, махал рукой, предостерегал, но не слышал, не помнил Колька больше ничего. Ударил коня в бок каблуками, натянул поводья, мчался по пустой улице, только одно знал, ужасное немыслимое — Диночку повесят, и так ясно видел тонкие бессильно повисшие руки, посиневшие губы, помертвевшие глаза.
