— Тепло стало? Да? Ну тогда спи, не бойся ничего. Спи, набирайся сил…
И потрясенный возглас эльфа:
— Тиннар, он же… Ты же… Тиннар!
— Спи, малыш.
Сонное «Я не малыш!» уже никто не слышит — оно тонет в глубинах теплой бараньей шкурки…
— Костер прогорел — надо бы добавить дров…
— Да, сейчас принесу. Кто первый сторожить будет, Эриндел?
— А зачем — кого нелегкая сила принесет в такую метель и холод на высокогорье? Не надо. Пора ложиться. Не забудь врага прикрыть потеплее.
— Ну, ты скажешь — врага. Растерянный мальчишка из темной стаи.
— Не заблуждайся, мой друг. Как бы не пожалеть потом…
— Потом и будет потом…
Утром Тиннар проснулся от непривычной тяжести — всю ночь ему снилось, что он воюет с Темным эльфом, а тот уперся щитом ему в грудь. Спящего эльфенка они ночью уложили между собой — на самое теплое место, а сейчас он умудрился развернуться поперек, босые ножки возлежали на животе Светлого Эльфа, мальчишка периодически дергал ими — что-то снилось, и Эриндел недовольно ворчал во сне. А на грудь Тиннара мальчишка пристроился спать, перекинувшись через нее спиной. Поза неудобная, мальчишка лежал головой на меховой подстилке, подложенной под метаморфа, умудрился выпростаться из широкой домотканой шерстяной рубахи, которую дал ему Тиннар взамен порванной и окровавленной одежды, и сейчас лежал с обнаженной грудью прямо на холодном ветру. Тиннар вздохнул, осторожно передвинул спящего мальчишку в теплую норку между их телами, натянул ему на грудь рубаху, чтобы было теплее. И недоуменно пожал плечами — слева, возле соска, кожа была уродливо стянута старым ожогом — небольшим — с ладонь человека. Если бы Тиннар не знал, что Аллеур — Темный Эльф — он подумал бы, что это осталось от попадания магических огненных шаров темных эльфов. Но не в своего же они целились. Аллеур, почувствовав на своем теле чужие руки, застонал, силясь проснуться, и Тиннар тут же отпустил его — придет время — сам расскажет, а не захочет — так тому и быть.
Когда отец-Король увидел ту груду обожженной и окровавленной плоти и переломанных костей, которую представлял его сын после своего неудачного заступничества, он не проронил ни слова. Почти три месяца принц находился на грани смерти, и даже искусные маги-лекари не могли поручиться, что принц вообще выживет. Потом стало ясно, что — да, выживет. Тогда осторожные целители доложили господину, что на восстановление прежней красоты и силы принцу понадобится еще около года, что уродство сразу убрать будет невозможно, а в некоторых случаях, возможно, рубцы останутся на всю жизнь. Король пожал плечами: «Лечите… Только оставьте ему метку на теле возле сердца — куда пришелся первый удар — чтобы помнил, что сделал.» Огромное терпение умельцев и их умные руки сделали свое дело — принц обрел прежнюю красоту и здоровье. Но приказ короля был выполнен — ему оставили на теле несмываемую отметину — и ожог не давал забыть прошлое. Забыть… Когда он впервые пришел в себя после многомесячного беспамятства, то с ним никто не разговаривал — приходили, молча делали свое дело и уходили. Даже лекари-маги, видя, что принц находится в странном сумеречном состоянии, не делали ничего, чтобы облегчить его душевные страдания. В то время темные Эльфы потерпели два сокрушительных поражения в Восточном пределе, почти во всех семьях были погибшие. И поступок принца выглядел предательством. Отец ни разу не зашел к нему после ранения. Хотя, конечно, доклады о состоянии здоровья члена королевского дома ему клали на стол ежедневно. Он привык молчать, потом, когда смог ходить и впервые увидел жутко изуродованное ожогами лицо в зеркале, которое ему молча подал один из магов, он даже не закричал, просто опустил пустую стекляшку на колени и усмехнулся остатками сожженных губ. Его лечили, и он подчинялся решениям целителй, потому что восстановить лицо было единственной возможностью потом убежать из дворца прочь. А разговаривать он научился с рыбами в бассейне, который был в глубине парка во дворце, где его прятали от всех.
