Элька вдруг изворачивается всем телом, приподнимается на руках и буквально вползает по мне вверх, как худесенькая гусеничка. И прижимается губами к моим губам, отрывается на краткие мгновения, чтобы вздохнуть, и снова целуется. Я ошалеваю до такой степени, что только приоткрываю губы, впуская в рот розовый быстрый язычок, даже не пытаюсь сопротивляться. Если уж совсем честно — от поцелуев дети не родятся, а Элька… Его жизнь — очень хрупкая штука, и не факт, что завтра не прервется. Пусть малой побалуется, если уж так хочется. Более этого я не допущу, конечно, я тоже не железный, мне это все-таки довольно противно будет, но вот его поцелуи… Словно сладкий запретный плод. Нежные прикосновения его язычка к моим губам, вдох, и снова он вцепляется в мои губы. Да пусть тешится малой, жалко, что ли… Надо же — напридумывал себе какую-то любовь ко мне. А сам видел меня два дня всего.
Ласковые руки в это время скользят под рубаху операционного костюма, пробираются между лопаток, спускаются ниже, лаская ребра, и ловко забираются под резинку брюк, поглаживая мои бедра. Так, все, вот это уже лишнее…
— Элька, все, не надо так. Все, Элька!
— Влааад! — мальчишка мало что соображает, глаза бешеные, возбуждение уже охватило его тело. Я-то все понимаю, но… не хочу я его. Все-таки мальчик. А он начинает сползать вниз по мне, обцеловывая открытые участки груди, костюм, спускаясь все ниже и ниже. Ну все, Влад, приплыли, похоже, мальчишка счас подарит то, что предлагал в прошлый раз. Говорить правильно не научился, а вот делать, похоже, умеет. Госсподи, как же мерзко все это!
— Элька, хватит, я сказал!
И резко отрывают его руки от себя, отшвыриваю в сторону, Элька отлетает к спинке дивана, тихо вскрикивает. Убил бы гаденыша, такое удумать. Страшно подумать — но еще немного, и я бы сломался. Сам бы подставил требуемые части тела, сделал бы все так, как он захотел бы. Еще немного, и тормоза бы отказали полностью. Да и сейчас что-то надо с собой делать, тело горит, стояк такой, что аж скулы сводит, так хочется щель найти… И все это очень не смешно. Разрядку-то мне ждать не от кого, а малого я и под угрозой смерти не трону.
… Влад молча разворачивается и выбегает из сестринской. Что же я наделал! Не хочу жить, не хочу!..
Едва не с визгом, изо всех сил сдерживая истерику, я выношусь на площадку служебной лестницы, прижимаюсь всем телом к леденющей стене — там не топят из экономии, выходим туда покурить, кто курит, конечно, и потрепаться, освежить мозги. Запах табака не выветривается здесь никогда — окна забиты наглухо и зимой, и летом, на подоконнике — железная банка из-под селедки, набитая бычками. Даже при всей строгости приказа о противопожарной безопасности — кого поймаем — уволим, а больных выпишем на …,курить здесь не прекращают никогда. А я стою, уткнувшись лицом в вонючую желтую крашеную стену и постепенно прихожу в себя. Возбуждение ослабевает, хорошо, что до рукоблудства дело не дошло. От пронизывающего холода и резкого запаха «Беломора» — наши ментол не курят, мне становится немного легче… Сейчас костюм и волосы провоняют этой гадостью, огнеопасной смесью…
