«Но кто это? Коровкин-отец? Нет, этот малограмотный человек технически не смог бы справиться с задачей, если бы даже пожелал. Не использовал ли он Пашку? Нет, Пашка не пойдет на подлость. Коровкины исключались. Сухих? Кто его знает. Может быть и он. Но зачем? Новые товарищи, присланные Грибовым? Ипполит Аристархович?»
Одно было несомненно, что кто-то следил за каждым шагом, знал их жизнь, слышал каждое слово и, шипя от ненависти, обливал зловонным ядом. Бросалось в глаза то, что клеветали только на Абаканова и Журбу, на двух коммунистов, на руководителей, на сторонников тубекской точки. Над этим следовало задуматься.
Журба вышел во двор. На него хлынули лучи солнца до того яркие, что пришлось заслониться рукавицей.
— Ай да денек! — воскликнул возница, выходя из чайной, находившейся напротив райкома. — Засиделись, однако. Я в окно выслеживал.
— Поехали в больницу.
Продолговатая изба в шесть окон на улицу стояла на краю селения. Как во всех провинциальных учреждениях, парадный ход и здесь был закрыт, Журба прошел во двор. Дежурный врач, старичок с седой бородой, в пенсне, встретил Журбу, как старого знакомого, хотя видел только один раз — в первый приезд.
— Нехорошо, молодой человек. Знаем, что вам далеко, но нехорошо. Болящий поправляется не от микстур, а от доброго слова. В этом уж поверьте мне! Снимите шубу. Какая она у вас расчудесная! В палату с мороза не пустим. Маша, дайте, пожалуйста, халат. За передачи спасибо. Оно б и не следовало, но бюджет наш: водица на каше, да каша на водице. Еще не разбогатели. Больная перенесла двусторонний плеврит. Слабенькая она у вас, хотя и топорщится, как чижик. Деньги, кажется, на исходе. Маша, сколько у нас осталось?
— Кончаются, Иван Сергеевич.
— Примите, пожалуйста, продукты, которые привез для больной товарищ Журба, и деньги. Мороз вышел из костей?
— Его там и не было...
— Тогда ступайте.
Старенькие простыни, заменявшие занавески, прикрывали окна, женское отделение состояло из четырех коек. На одной лежала старуха с желтым лицом; кожа на щеках, лбу, подбородке у нее собрана была, будто на резинке. Соседкой ей приходилась рыжая пышногрудая женщина, на голове которой торчало множество бумажек с навернутыми прядями волос. Возле Жени лежала девочка лет двенадцати.
Журба поздоровался и подошел к Жениной койке. Байковое одеяльце едва возвышалось над худым, как веточка, телом. Женя глядела страдальческими, запавшими глазами, он встретил этот взгляд, и сердце его дрогнуло.
