— Какая гадость! — вырвалось у Журбы.
— Я многое проверил и убедился, что заявления не подтверждаются.
— Гнусно! Подло! — восклицал Журба. — Кто смел? Зачем? Не скажете ли вы, кто автор заявления?
— Оно не подписано. Но, судя по некоторым данным, принадлежит кому-то из членов вашей группы.
— Странно, очень странно.
— Я вызвал вас, чтобы предупредить о последствиях на случай, если б вы или Абаканов по неосторожности или по легкомыслию допустили оплошность и сделали то, о чем пишут. Теперь второе. Вас и Абаканова вызывают в крайком. Вам надо серьезно подготовиться. Думаю, что речь идет о судьбе тубекской точки. Расскажите, что вы успели сделать. Ваши соображения?
Журба рассказал.
— Будучи в крайкоме месяц назад, я докладывал о вашей работе. За истекшее время, вижу, особых изменений не произошло. Советую собрать материалы, подготовиться к обстоятельному докладу. Весьма возможно, вам придется ехать в Москву. Я почувствовал в тот раз, что судьба Тубека висит на волоске. Округу я знаю, как свои пять пальцев. Лучшего места для завода, чем Тубек, не вижу; если, понятно, речь идет о строительстве именно в нашей округе, а не в других экономических районах. Так я и заявил в крайкоме. Но, не скрою, мою точку зрения далеко не все разделяют. Борьба обостряется. Я рад, что наши с вами взгляды совпадают. Пора остановиться на чем-то определенном, пора приступить к строительству. Итак, вам надо срочно выехать в краевой центр.
На секунду лицо невозмутимого Чотыша прояснилось.
— Как устроена ваша группа? Бытовые условия зимой?
Журбе пришлось доложить, что не у всех есть теплая одежда, пимы, приходится каждую мелочь занимать в колхозе.
— Пияков изменил отношение к вам?
— Изменил. Даже шубу дал в дорогу...
— Ну, вот, видите, не все плохо к вам относятся. Вы напрасно не обратились ко мне раньше. Я приму меры и постараюсь, чтоб ваши работники имели пимы, стеганки, ватные брюки. Не забывайте, что на вашей с Абакановым ответственности жизнь и здоровье людей.
Журба вышел из кабинета секретаря райкома в состоянии, которое не мог определить. Большое и малое, сознание ответственности за судьбу завода, возмущение грязной клеветой вызвали самые противоречивые чувства. За месяц изысканий он привык к площадке, полюбил ее и не мог уже представить строительство завода где-нибудь в другом месте. Клевета жгла щеки и не остывала, хотя, судя по всему, Чотыш не верил. Тяжело было думать, что автор клеветы жил в группе, питался из одного котла, одинаково со всеми нес тяготы работы, неустройства быта. Острую боль причинили слова о Жене. Зачем понадобилось чернить девушку? У кого могла подняться на нее рука?
