— Не перенесла... жизни...
— Так... так.
Продолжать разговор Коровкин не хотел.
Часа через полтора послышалось конское ржанье, затем тишину пронзил острый свист: это возвращался на беглянке Василий Федорович. Его радостно встретили. Расчет Бармакчи оказался правильным; очутившись на свободе, лошадь отбежала километра на два, а затем, соблазненная травой, принялась мирно пастись.
Она даже обрадовалась встрече с хозяином. Он позволил ей попастись, порезвиться и погнал назад, приторочив повод к седлу.
— Как, девушка? — спросил он, видя, что Женя лежит на траве.
— Ничего. Колено ушибла.
Но было видно, что ей не по себе.
— Болит? — спросил Абаканов.
— Нет.
— Так чего хандрить?
— Я не поэтому...
— Порвался рюкзак? Экая потеря! Потеряли, видно, помаду, пудру и зеркальце?
Женя зло глянула на Абаканова.
— Я потеряла фотографию отца, матери, брата... — и заплакала, как маленькая.
В полдень, на привале, к биваку подошел неизвестный. Желтое безволосое лицо, оспенные выщербинки, большие губы, узкие прорези глаз. Незнакомец еще издали улыбался, а подойдя, сказал на довольно чистом русском языке:
— Приятного аппетита!
Ему предложили отведать супа, сваренного со свежей бараниной. Не отказался. Ел он стоя, прислонясь спиной к дереву и держа мисочку на сгибе левой руки.
— Идите обедать! — позвала Женя Абаканова.
Абаканов поднялся. На щеке его остались следы от веточки, на которой он лежал.
— Зачем будить спящего? — ворчал он, идя к костру. Заметив незнакомца, насторожился. — Откуда идете? — спросил, разглядывая ноги незнакомца, обутые в кожаные постолы и обтянутые ловко заправленными портянками.
Путник назвал ближайшее селение, значившееся на карте, с которой Журба не расставался.
— Кумандинец?
— Туба. Охотник.
На плече у него висело старое длинноствольное ружье. Тубалар ел с ожесточением, утирая лицо рукавом, и было непонятно, почему он так проголодался, если вышел из селения, которое отстояло недалеко от лагеря. После еды он рассказал, хотя его никто не расспрашивал, что идет в соседний аймак (район) за порохом и дробью; он сдал на пункт Заготпушнииы шкурки, ему следует охотничий паек.
— А разве в вашем аймаке нет пункта? — спросил Абаканов.
— Есть. Только я охотился в другом месте и сдал туда.
Говорил он, улыбаясь и щуря маленькие глаза, и было трудно понять, смотрит ли он на вас или на соседа, улыбается приветливо или с насмешечкой.
Когда охотник ушел, Абаканов сказал:
— Чужая душа — потемки! Может, какой-нибудь самурай...
