— Не знаю…
Единственно кто знал, где Наценко, так это Медведев… Сразу же после самоподготовки он отпустил запевалу к милой на свидание… За это Наценко разрешил ему съесть свой ужин. Старшина вынул из кармана книжицу в лиловом переплете и записал в ней: Наценко в самоволке.
Теленков скомандовал: «Равняйсь, смирно! Шагом марш!»
Шагов тридцать прошли спокойно.
— Батарея, стой! — неожиданно рявкнул Горышич.
Батарея словно споткнулась… Левофланговый Малешкин носом ткнулся в спину Васина и только поэтому не упал. Старшина приказал Теленкову встать в строй и зычно скомандовал:
— Батарея, на месте шагом марш!
Батарея тяжело и ритмично топтала землю.
— Запевай!..
Курсанты молчали, тяжело и ритмично громыхая сапогами…
— Правое плечо вперед, арш!
Батарея повернула назад к казарме… Послышался возмущенный ропот…
— Разговорчики!.. — прикрикнул старшина. — Запевай!
Теленков кашлянул и закричал пронзительно, не своим голосом:
— Не забыть нам годы огневые и привалы у костра…
Он не успел и передохнуть, как батарея дружно и оглушительно подхватила:
— Завивая в кольца голубые дым махорки у костра…
Горышич отдал команду: «Левое плечо вперед, потом — прямо».
И Павел почувствовал, как идти стало легко и весело.
— Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой, — ревела батарея. И рев ее уже пугал притихшие вечерние улицы города. Проходившие люди останавливались и, пораженные, долго смотрели вслед. Теленков, гордо закинув голову, еще громче выводил:
— Как письмо получишь от любимой… — В эту минуту он презирал всех этих штатских, выше военной службы для него ничего не было. Он гордился собой, своими ребятами, тем, что поют они прекрасно; если бы можно, он крикнул бы тому старику в шляпе, что стоит на панели:
— Смотри, какие молодцы, а ты, старый гриб, даже недостоин сапога нашего старшины…
Батарея подошла к столовой и до тех пор маршировала на месте, пока не кончилась песня…
Столовая — просторное, чистое помещение с шелковыми шторами на окнах, пальмами и столиками на четверых… Вся батарея была разбита на четверки… В четверку Теленкова входили Птоломей, курсант Баранов и Саня Малешкин. Ужин уже был на столах… Птоломей взял хлеб, разрезал его на четыре части с точностью до миллиграмма. Однако Теленкову горбушка показалась толще, чем остальные куски.
— Санька, отвернись, — сказал Птоломей.
Малешкин отвернулся.
— Кому? — спросил Птоломей и взял в руки горбушку.
— Мне, — сказал Саня.
— Кому?
— Тебе…
— Кому?
— Баранову…
