Но Андрей Палыч сидит в своей конторе в Чарджоу, а принимать решения надо самому.
— На борт вход запрещен! Судно особого назначения! — вызывающе бросил в лицо пришельцам Зуфар.
Не дожидаясь ответа, он добавил:
— Сходите!
Он говорил тоном, не терпящим возражения. Таким будничным тоном предлагают сойти на пристань безбилетным пассажирам, когда пароход стоит у причала в порту.
— Ого! — пробасил воинственный туркмен, и в глазах его проглянула растерянность, смешанная с удивлением.
— Слушай, Зуфар, друг, — плаксиво заныл Тюлеген. — Зачем так говорить? Мы же встречались… Мы же знаем друг друга.
— Знаю. Ты Тюлегенн — шашлычник, Тюлеген Поэт, из нашего Хазараспа… Все равно нельзя. А вот его я не знаю…
— Он сардар Овез Гельды… Знаменитый…
— Не знаю… Уходите оба!
Выговаривал Зуфар слова медленно и соображал: Непес — капитан лежит в каюте недвижим. Салиджан тоже. Матросы спят, накрывшись ватными одеялами в кормовом отсеке, скрытом от глаз туманом и снегом. Разве кого докричишься? Ничего не услышат, ничего не увидят, точно их и нет на барже. А у калтамана маузеры… И рука, сучковатая, коричневая, лежит на рукоятке маузера. Тут рта не успеешь разинуть. Один выстрел — и баржа вспыхнет.
Тюлеген заволновался:
— Да — да. Узнал — таки… Сардар, — обратился он к туркмену, — я говорю: он простак, хороший малый, толковый. Я его знаю, сардар. Пожалуйста, не сердитесь, сардар! Он полез в начальники, но он хороший. Не вредный. Совсем хороший. Он наш — хазараспский…
У Тюлегена дрожал голос. Красивые глаза его бегали. Он чувствовал себя на барже неуютно и прятал лицо от колких снежинок. Зуфар подумал: «А Тюлеген трусит, здорово трусит».
Тюлеген дрожал не от холода. Холодом веяло на него от обвешанного оружием сардара.
По черной палубе вихрился снег. С шипением река терлась рыхлыми льдинами о железное брюхо баржи. Природа закоченела. В тишине Зуфар слышал удары своего сердца. В голове вертелись заключительные слова Атаи: «Что же случилось? Что же случилось?»
— Убирайтесь! — проговорил Зуфар, но не слишком твердо. Он не мог оторвать взгляда от коричневой сухой руки, лежавшей так свободно, но вместе с тем выразительно на рукоятке маузера. Откуда у него столько маузеров?
И рука! Коричневая, высохшая, вся в темных стариковских пятнах — бляшках. Нехорошая рука, опасная рука… Такая снится в тяжелых снах.
Тюлеген проследил взгляд штурмана и заскулил:
— Не надо! Тут бензин. Сардар, вы не знаете, что такое бензин — керосин… Взрывается он. Вроде пороха. Хуже… Жуть! Давайте спокойно… Спокойно поговорим.
