Он не поздоровался, даже не глянул на нее. Не раздеваясь, сразу прошел в свой кабинет.
Ошеломленная Марфа влетела следом.
— Что случилось?.. Авария?..
— Никаких аварий, — негромко и отрешенно ответил он, поворотясь лицом к окну.
Что-то он недоговаривал, очень важное и крайне неприятное, может быть, даже гибельное для нее, и, почуяв это, Марфа не стала больше выспрашивать, сказала только:
— Зачем надо было ночью ехать? Мало тебе дня…
— Я был у женщины, Марфа, — клокочущим, гортанным голосом медленно и отчужденно выговорил Максим и вдруг повернулся к ней, и она увидела широко распахнутые глаза и в них свое отражение.
— У какой женщины? — еле выговорила она разбухшим, затвердевшим языком, запоздало понимая ненужность и нелепость вопроса.
— Какая разница, — раздраженно и тяжеловесно ответил он. — Важно, что я ее люблю…
1
Позвонил из Москвы министерский друг: жди высоких гостей, сам Станислав Венедиктович пожалует. Телефонная трубка еще не остыла от прикосновения мясистой жаркой ладони Феликса Макаровича, а перед ним уже сидел Голубков, настороженно ловя и взгляд, и каждое слово своего начальника.
— Станислав Венедиктович прилетит. Думаю, в конце недели…
— Значит, баньку на субботу, — высказал свою догадливость Голубков. — Бассейн отремонтировали. Вчера заполнили. Люкс высшей категории…
— Лично проверь. Все своими руками и глазами.
— Не впервой, Феликс Макарович.
— Что он будет смотреть, какими вопросами заниматься — его дело. Пути и помыслы начальства неисповедимы, и тут мы — руки по швам. А питание, быт, отдых — это уж наша область, наша инициатива…
И опять, выказывая свое усердие и сообразительность, Голубков поперед батьки высунулся:
— Станислав Венедиктович рыбалку страсть как любит. Вот на воскресенье и устроим подледный лов на Круглом озере. Избушка наша в порядке. Костюмы и снасти ждут…
— Молодец, Голубков, — поощрил наконец рвение своего заместителя Феликс Макарович.
На хитром скуластом лице Голубкова отчетливо проступили не видимые доселе черточки самодовольства и тут же вновь исчезли, растворились, стертые выражением озабоченности, и, будто вспомнив что-то крайне важное и неотложное, Голубков вдруг привстал с явным намерением сорваться и бежать и в то же время не срывался и не бежал, удерживаемый на месте какой-то неведомой силой. Ему нужен был разрешающий сигнал начальства: взглядом, бровью, словом или рукой, но сигнала не было, и Голубков застыл, как бегун на стартовой полосе после команды «внимание!».
