Поднятые на ночь мосты дыбились над Невой. Вода в ней стала тяжелой и черной, силуэт Петропавловской крепости смутно вставал из мрака над приземистыми гранитными бастионами. С моря дул влажный холодный ветер. Но Ярославцев и Юлия, казалось, не замечали ничего вокруг. Они бродили по городу, боясь коснуться друг друга, полные колдовского, таинственного предчувствия близости.
Им обоим казалось, что они одинаково чувствуют и понимают все, что ни есть в мире. И обоим было странно, как это они до сих пор не подозревали даже о существовании друг друга, хотя жили в одном городе.
Ярославцев узнал, что Юлия студентка, но так как занятий в университете сейчас нет, то она уже третий месяц ходит на уроки стенографии.
Преподавательница Наталья Алексеевна часто берет ее с собой для работы в Смольный, где сейчас созывается съезд. Юлия будет помогать там своей преподавательнице, которая уже не раз стенографировала и в Государственной думе и даже в Государственном совете. Ярославцев узнал также, что родителей у Юлии нет и что она живет со своей подругой «в одной приличной семье», где они вместе снимают комнату.
К дому, где жила Юлия, на Пантелеймоновской улице у церкви, они пришли уже поздно ночью. Им пришлось звонить дворнику, и, когда он открывал ключом железные ворота, Юлия впервые протянула Ярославцеву руку и через минуту исчезла под аркой в глубине двора. Рука у нее была маленькая и горячая.
II
Третий день Юлия работала в Смольном.
Профессиональные политики всех направлений и партий, революционеры, вернувшиеся из ссылок, вооруженные рабочие, солдаты, заросшие окопной щетиной, кронштадтские и ревельские матросы заполняли все огромное здание и знаменитые его коридоры. В воздухе стоял запах табачного дыма. «Смелость, смелость и еще раз смелость!» — взывали голосом Великой французской революции Дантоновы слова, размашисто нанесенные прямо на стене вестибюля. Их недавно напомнил Ленин в одной из своих статей, сверкавших как молнии в накаленной атмосфере близившегося восстания.
С первой минуты Юлия почувствовала себя санкюлоткой в этом море народного энтузиазма. Революция могла увлечь ее на гребень своих баррикад, и Юлия, быть может, с воодушевлением подставила бы свою грудь пламени и пулям сражения, но обстоятельства требовали от нее других усилий. С утра до вечера она печатала на машинке под диктовку незнакомых ей возбужденных людей разные программы, тезисы, требования, запросы. Все это было полно такой неотложности, касалось таких важных, быть может, решающих событий истории, что об отдыхе нечего было и думать. В комнате машинного бюро все были заняты до самой ночи. Машинистки совсем не уходили домой и в изнеможении засыпали под утро у своих столов или на кожаном диване в углу.
