Обращенное ко мне лицо переполняла ярость.
– Но говорил ты со мной. И это меня ты попросил поехать с тобой в этот ужасный дом, который находится неведомо где. И выйти за тебя замуж ты тоже мне предложил.
– Дело в том, что лгал я только себе.
– Ах, вот как! – насмешливо произнесла Гелла. – Это, конечно, меняет дело.
– Я хочу сказать, – заорал я, – что не причинял тебе боли сознательно.
– Не ори на меня! – сказала Гелла. – Скоро я уеду, и тогда ори сколько хочешь. Пусть эти горы и крестьяне услышат, как ты виноват и как тебе нравится быть виноватым.
И она возобновила хождение по комнате, теперь не такое лихорадочное, как прежде. Мокрые волосы падали на лоб, лицо тоже было влажным. Мне хотелось обнять ее и утешить – но как тут утешишь? Это было бы пыткой для нас обоих.
Гелла не смотрела на меня, но тщательно изучала вещи перед тем, как положить их в чемодан, словно сомневалась, действительно ли они ей принадлежат.
– А ведь я знала, – вдруг сказала она. – Да, знала. Поэтому мне так стыдно. Я видела ложь в каждом твоем взгляде. Видела каждый раз, когда мы ложились в постель. Почему ты не сказал мне правду тогда? Как жестоко, что мне пришлось самой во всем убедиться! Свалил и эту ношу на мои плечи! Ты даже лишил меня права услышать признание от тебя. Женщины всегда ждут, что мужчины заговорят первыми. Или ты этого не знаешь?
Я ничего не ответил.
– Тогда не пришлось бы прозябать в этом доме. И не ломать сейчас голову, как, черт возьми, выдержать долгое путешествие домой. Я могла бы уже быть дома и танцевать с каким-нибудь мужчиной, который мечтал бы переспать со мной. А с чего бы мне возражать – почему нет? – Глядя на мятый комок из нейлоновых чулок, зажатых в руке, Гелла смущенно улыбнулась и стала осторожно запихивать их в чемодан.
– А ты не допускаешь, что я мог сам ничего не понимать? Я знал только одно – надо во что бы то ни стало вырваться из комнаты Джованни.
– Прекрасно. Ты вырвался, – сказала она. – Теперь вырываюсь я. И только бедный Джованни завяз по уши.
Это был удар ниже пояса – Гелла хотела больнее ранить меня. А вот язвительная улыбка ей не удалась.
– Мне никогда не понять, – продолжала она, подняв на меня глаза, словно я мог помочь ей найти ответ, – как этот мелкий воришка мог так исковеркать твою жизнь? Впрочем, и мою тоже. Американцам нельзя ездить в Европу, – она попыталась рассмеяться, но вместо этого заплакала, – иначе они никогда не будут счастливы. А кому нужен несчастный американец? Счастье – это все, что у нас есть. – Гелла разрыдалась и бросилась ко мне на грудь. Так я последний раз ее обнял.
