…В доме было тихо.
Все предпраздничные приготовления были закончены.
Ниночка принимала деятельное участие в этих хозяйственных хлопотах. Помогала экономке и порядочно утомилась. Теперь отдыхала, наслаждаясь тишиной и весенним вечером.
Было условлено, что Алексей Петрович и Евсеев зайдут к ним часов около десяти, а отсюда все вместе отправятся к заутрене. Имелась в виду церковь мужского монастыря, где нельзя было ожидать большого скопления народа и связанной с этим обычной давки и толкотни.
…Налетел тёплый ветерок. Чуть шевельнул занавеску окна. Ласково прикоснулся к волосам девушки.
Она небрежным жестом поправила причёску и соскочила с подоконника. Прошлась по комнате. Переставила кой-какие безделушки на своём письменном столе.
Делать было положительно нечего. Читать не хотелось.
Накинула платок и вышла на терраску.
Длинная влажная тень ложилась от дома на сад. Алели верхушки деревьев…
Из-за флигеля доносились звонкие молодые голоса: там братья Ниночки, гимназисты, возились над сооружением качели. Девушке захотелось сбежать в сад и присоединиться к ним. Помешала Гликерия Константиновна.
— Нина, иди к нам: мы сейчас будем яйца красить.
За этим занятием время прошло незаметно. Потом нужно было одеваться к заутрене.
В начале одиннадцатого пришли кавалеры.
Сёстры одевались в своей комнате.
Гостей встретил старик Косоворотов.
Сухо поздоровался.
— Садитесь пока, молодые люди, подождите… В какую церковь думаете идти?
— В монастырь… Там народу бывает меньше, чем в остальных церквах. Не такая жара и давка.
— А я в свой приход пойду… Разговляться к нам милости просим!
— Спасибо… Мне-то нельзя, Константин Ильич, дома жена будет ждать.
— А она что же не пойдёт разве к заутрене?
Алексей Петрович отрицательно покачал головой.
— Нет… Она чувствует себя не совсем хорошо. Прихварывает чо-то.
Вышли, наконец, барышни.
Обе они были в светлых изящных платьях.
При виде Ниночки пасмурное лицо молчаливого Евсеева сразу просветлело.
Он неловко, смущённо краснея, поздоровался с девушками.
— Долго же вы, однако, наряжались! — пошутил Алексей Петрович.
— А это всё ваша ученица виновата! — бойко воскликнула Гликерия Константиновна. — Целый час перед зеркалом жеманилась. Вы ведь ещё не знаете — какая она записная кокетка!
— Ну, что ты Лика, — сконфуженно протестовала Ниночка.
Щёки её порозовели от смущения, а в уголках рта дрожала сдерживаемая радостная улыбка. Она знала, что новее платье очень идёт к ней, делает её грациозной и хорошенькой. И сознание это наполняло душу Ниночки чувством большой, шумной, полуребяческой радости…
