Он хорошо знал свои недостатки и сильные стороны. Иногда бывал ироничен. Рассуждал, какая музыка ему интересна, какие хорошие книжки ему стоило бы прочесть. Мальчик снова улыбнулся – на опухших от гормонов щеках появились непривычные ямочки, – потом дописал мое AGAS до AGASTACHE. И уронил руки вдоль тела, измотанный трудной работой: брать буквы и выкладывать их на лежащую у него на животе доску.
– Очков немного, но слово мне все равно нравится, – сказал он.
– Ух ты, боже мой! Придется мне сдаваться. Если это входит в мои обязанности врача, то я не справилась.
– Просто я очень, очень талантливый.
Он шутил, но был, в общем, в этом уверен. И о своих умениях говорил как о данности: хорошо справляюсь с математикой, и плохо – с раком.
– А что такое «агастейч»? Только не говори, что это медицинский термин.
– Произносится «агастахе». Нет, не медицинский, это цветок.
– Слишком много знаешь: физика, математика, латинские названия цветов.
– Это греческое.
– Вообще-то по правилам иностранные слова не разрешаются.
– Не надо меня штрафовать за то, что я умный.
Я засмеялась, и он тоже, но его смех перешел в судорожный кашель.
– Давно ты так кашляешь? – спросила я.
– Несколько дней, ничего серьезного. У мамы была простуда.
– Ну ладно.
– А где вы живете? – ему было любопытно.
Этот интерес был мне хорошо знаком. Я часто задумывалась о своих лекторах и консультантах. «Кто они?» – думала я про себя, смотрела, как они, уходя, проверяют телефоны и садятся в машины, где на зеркале болтаются освежители воздуха сумасшедших расцветок.
– Недалеко, – ответила я, – минут десять езды.
– Вы всегда хотели быть врачом?
Я посмотрела на него:
– А что, ты тоже хочешь?
– Да нет… просто медицина, она… не знаю.
– Какая?
– Слаборазвитая, что ли. Хирург, который мне ногу отрезал, делал это чуть ли не банальной садовой пилой.
Да, пожалуй, справедливая оценка. В медицине часто важнее случайность, а не точная наука. Иногда лекарства действуют там, где мы этого не ожидали, и остается только пожать плечами.
Я посмотрела на кровать. Одеяло свалилось, обнажив культю, как неожиданно показывается из-под воды утес в море. Там должно быть еще тело, но ничего не было. Я надеялась, что мне это всегда будет странно и волнительно, что это будет меня расстраивать, даже когда его – моего первого трудного пациента – уже выпишут из больницы.
– Да, – согласилась я. – Медицина на самом деле не наука, а искусство.
– Твои родители врачи?
– Упаси бог! – Я засмеялась, представив себе отца в больничной среде. – Папа айтишник, а мама… – начала я, не успев подумать, и тут же об этом пожалела. В окно светили фонари парковки, раздражая глаза, и я подошла закрыть шторы.
