– Может, лекарства?
Ирина кивнула:
– Уже приняла.
Юрий постоял рядом, погладил её руку и тихо ушёл.
Следующий день начался как обычно. Юрий встал около шести, умывшись и сделав кофе, засел в кабинете. Ирина подремала, посмотрела новости в айфоне, прочитала несколько анонимных исповедей в паблике «Подслушано»; одна исповедь поразила – жена вытаскивала у мужа из пупка катышки, это сделалось для неё этакой традицией, а потом катышки перестали появляться, жена спросила мужа, вытаскивает ли он эти катышки, муж сказал «нет», и таким образом жена поняла, что у него появилась любовница… В половине восьмого поднялась, приняла душ, приготовила завтрак.
За завтраком Юрий спросил о её здоровье.
– Вроде получше, – сказала она. – Сейчас буду дочитывать.
Он кивнул.
Поели, поцеловали друг друга в щёку, и Юрий вернулся к себе; Ирина села в кресло, стала читать.
Несколько строк влились легко, а потом опять ступор, невидимый, но непреодолимый тупик, и – лицо мужа. То, когда говорил о писательстве. И дальше читать уже не получилось. Перебралась на тахту, с тахты – за свой письменный стол… Нет. Нет, нет…
Легла. Смотрела в потолок, пытаясь сообразить, что с ней, разбить это состояние.
Ближе к обеду заглянул Юрий.
– Ну как?
– Плохо… Голова болит.
Но голова у Ирины не болела. Наоборот, была какой-то деревянной.
– Лекарства пила?
– Да.
Не пила. Знала уже, что не помогут.
– Ну ладно, – сказал Юрий. – Полежи.
После обеда – новая попытка читать. И всё повторилось. Ирина заплакала от досады на себя. И вдруг почувствовала к повести отвращение. К этой непрочитанной, но существующей.
Испугалась, принялась убеждать себя, что это не так, что это минутное. А чувство отвращения разрасталось, и вот уже все написанное Юрием стало для неё ложью, гадостью, обманом, в который она верила тридцать лет.
Ужин сил готовить не было. Слышала, как Юрий вышел из кабинета, постоял в дверном проёме в спальню, определяя, дышит ли Ирина, и она задышала громче – жива, спит. Он прошёл на кухню, что-то поел… Походил по кухне, по комнате, которая раньше была детской, а теперь считалась кабинетом Ирины.
И вот вошёл сюда, в тёмную, тихую спальню. Постоял. Ирину стал заливать страх.
– Ты спишь? – спросил шёпотом.
– Уже нет.
– Как себя чувствуешь?
– Так… Юра, – решилась признаться, – я не могу читать твою повесть.
Он как-то судорожно взглотнул, а потом хрипнул:
– Почему?
– Только начинаю, и вспоминаю твои слова… Те, про писателя… Стругацких… И мне кажется, что это ты о себе. И – не могу читать. Уверенность, что смысла никакого нет.
