Она не бросалась, даже мысленно, такими словами, как «гений», «лучший», но чувство, соответствующее им, сопутствовало всей её жизни с Юрием. И вот каких-то двадцати фраз, не его даже, не им созданных, а из чужого текста, но сказанных как свои, хватило, чтоб «гений», «лучший» исчезли. Остались сухие белёсые разводы, как от испарившейся морской воды.
«Вышли, – Ирина заставляла себя читать дальше, вгоняла каждое слово в голову, как гвозди в доску, – вышли на центральную… на центральную площадь поселка – Октябрьскую, – непомерно… непомерно большую, пред… предназначавшуюся… когда-то для многотысячных демонстраций и парадов… и парадов. Теперь же, в полупустом Кобальтогорске, она… в полупустом Кобальтогорске… она смотрелась как пустыня. Бетонные плиты покрошились, из швов и трещин лезли трава, кусты, ростки черемухи… ростки черемухи, березок. Их вырывали – жители пытались сохранить поселок в порядке, – но безуспешно… сохранить… безуспешно… рано или поздно площадь превратится в пустырь, а потом… превратится в пустырь… и в лесок».
Закончив абзац, на который ушло минуты две, Ирина с облегчением отвела от бумаги ноющие глаза. Посмотрела на темный экран выключенного телевизора, на тахту, на которой они спали с мужем. «Спали с мужем», – повторила про себя, как о другой женщине и другом мужчине. Поёжилась от прокатившихся по спине ледяных мурашек… За мурашками заколотилось в груди. Сердце…
– Что ж это.
Во рту стало горько-горько. И Ирина вспомнила, что так же горько становилось в детстве, когда её обижали.
Медленно поднялась, достала из коробки упаковку корвалола, проглотила две таблетки.
Вернулась в кресло, уселась, поправила торшер, чтобы свет падал на бумагу насыщенней, стиснула стопочку двумя руками и уперлась в строчки. Сколько раз она читала всякое по обязанности, неужели сейчас не сможет дочитать повесть мужа… Но вместо слов на бумаге появилось лицо Юрия, тяжелый взгляд, и зазвучал его глуховатый голос: «Я даю, а меня тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня, к чёрту, писатель, если я ненавижу писать».
Положила бумагу на столик, закрыла глаза и отвалилась на спинку.
Открылась дверь кабинета. Мягкие шаги. Вошёл Юрий.
– Ну как? – спросил и боязливо, и в предвкушении похвалы.
– Извини… Я ещё не дочитала.
– Да? Там полтора листа всего…
– Что-то нехорошо мне, – сказала Ирина с усилием. С усилием потому, что слово «нехорошо» было неточным.
– М? А что болит?
– Так… Недомогание какое-то.
