Невидимая девочка и другие истории | страница 18
Большая стеклянная люстра, доставшаяся Филифьонке от дяди, с грохотом обрушилась на пол. Филифьонка слышала, как кричат и стонут её вещи. Увидев в осколке разбитого зеркала своё бледное отражение, она не задумываясь бросилась к окну и выпрыгнула на улицу.
Филифьонка села на песок. Тёплый дождь поливал ей лицо, платье развевалось вокруг неё, как парус.
Она зажмурилась. Было ясно, что она находится в самом центре опасности и с этим ничего, ничего не поделаешь.
Шторм грохотал себе дальше, мерно и неумолимо. Но тревожные звуки исчезли — всё, что завывало, трещало, звенело, стучало и рвалось на части, осталось в доме. Опасность была там, а не снаружи.
Филифьонка осторожно вдохнула резкий запах водорослей и открыла глаза.
Темнота больше не была чёрной, как в гостиной.
Она увидела волны и свет маяка, медленно озарявший ночь. Луч проплыл мимо неё, скользнул над дюнами, затерялся вдали у горизонта, вернулся, и всё повторилось вновь: так, по кругу, по кругу, ровный свет вращался в ночи, пристально наблюдая за штормом.
«А ведь я ни разу в жизни не выходила на улицу ночью одна, — подумала Филифьонка. — Видела бы меня сейчас мама…»
Филифьонка поползла против ветра вниз, к берегу, подальше от дома хемуля. Фарфоровую кошечку она всё ещё крепко сжимала в руке — ей было спокойнее оттого, что можно хоть кого-то защитить. Море стало белым от пены. Гребешки волн срывались в воздух и, как дым, повисали над берегом. Во рту чувствовался вкус соли.
Позади раздавались грохот и звон — в доме что-то рушилось. Но Филифьонка не оглядывалась. Она залезла за большой камень и широко открытыми глазами уставилась в ночь. Озноб прошёл. Прошёл и страх. Для Филифьонки это было необычное ощущение, и она находила его восхитительно приятным. С чего ей вообще волноваться? Ведь катастрофа уже происходит.
Ближе к утру шторм утих, но Филифьонка этого и не заметила. Она размышляла о себе, о своих катастрофах, о своей мебели и о том, сможет ли она снова расставить всё по местам. Ведь буря сломала всего лишь печную трубу.
Однако Филифьонка чувствовала, что ничего важнее с ней ещё не случалось. Буря встряхнула её, перевернула всё вверх тормашками, и Филифьонка не знала, как ей обрести равновесие.
Старой Филифьонки больше нет, и вряд ли она станет по ней скучать.
Но как же вещи — вещи старой Филифьонки? Те, что разбились, перепачкались в саже, треснули и промокли? Что же теперь — неделями напролёт их чинить? Клеить, латать, искать потерянные осколки?..
