Кейко вышла из кладовки. И тут же туда сунулась Хината – узнать, в чем дело. Хана не стала прикрываться. За Хинатой маячило лицо Рико. Хината зажала рот ладонью. Хана закончила обрабатывать раны и вышла в кухню. Все девушки уже сидели за столом и явно ждали ее. Когда она села, Цубаки налила ей рисовый чай. Снимая с плиты кипящий чайник, Цубаки принялась рассказывать, как один офицер перед отправкой на передовую вздумал вырезать штыком свое имя у нее на спине.
– Он не погиб, как боялся, – говорила Цубаки, сузив глаза. – Вернувшись с фронта, заявился посреди ночи сюда. Я отказалась его обслуживать. Но он пригрозил меня убить. – Она покачала головой. – Ну я вырвала у него штык, он и глазом не успел моргнуть, а я раз – воткнула ему штык в шею. – Цубаки улыбнулась. – Мы зарыли его в огороде, а сверху разбили грядку.
Девушки захихикали, прикрывая рты.
– Потом охранник допрашивал нас – и куда это подевался посреди ночи офицер? Мы прикинулись, что знать ничего не знаем, – сказала Кейко.
– А это нетрудно, когда о нас столь невысокого мнения, – подхватила Хината, и все засмеялись уже в открытую.
– В тот год выдался богатый урожай, а сейчас огород захирел. Может, повторить? – Цубаки толкнула Кейко в плечо. – Так что если этот лейтенант не погибнет и вернется, дай мне знать, и я помогу с ним разделаться. Уж полакомимся потом морковкой!
В кухне грянул дружный хохот, даже Хана не сдержала улыбку. Первую с того дня, как покинула дом.
Сеул, декабрь 2011
Демонстранты уже скандировали. Размахивая плакатами, кричали: “Япония должна признать свои преступления! Требуем репараций для наших бабушек!” Какой-то мужчина надрывался в мегафон:
“Признайте ваши военные преступления, никакого мира с Японией без признания вины!” У самых ворот посольства кто-то выкрикивал: “Все войны – преступления против женщин мира!”
Кирпичное здание будто пряталось за кованой оградой. Полицейские перед ним выстроились шеренгой. В их бесстрастных лицах ни намека на человечность.
– Надо было и нам сделать плакаты, – сказала Лейн. – У всех что-то есть.
Эми огляделась. И правда – никого с пустыми руками, даже у детей есть плакатики.
– Наверное, их где-то тут делают, – предположила Джун Хви. – Может, в палатке? – Она указала на белую палатку, установленную возле импровизированной сцены.
Стулья, расставленные перед сценой, были обтянуты плакатами с призывами к “репарации”, “признанию преступлений против человечности”, “признанию вины”, “признанию нарушения Женевской конвенции”. Большие динамики вхолостую шипели в наэлектризованную атмосферу.
