Завтра я могу погибнуть и хочу увидеть святилище, куда отправится душа!
Он был слишком пьян, чтобы кончить. Через час бессмысленного совокупления он спихнул ее с себя и впал в глубокое забытье.
Солдаты часто взывали к японскому святилищу в Токио, и Хане в новинку не это, а пренебрежение. Офицеры остались на всю ночь. Хана лежала на циновке, слушала раскатистый храп лейтенанта и от ярости не могла заснуть. Она бодрствовала до самого утра, прислушиваясь к его дыханию. Каждый вдох вызывал у нее отвращение; каждый выдох, полный винных паров, отзывался тошнотой.
Разбудил лейтенанта крик петуха. Окончательно проснувшись, он приказал Хане одеть себя. Когда она завязала шнурки, он отшвырнул ее пинком. Хана так и осталась лежать в углу, надеясь, что от похмелья он слишком слаб и больше ничего ей не сделает. Лейтенант пригладил всклокоченные волосы и вышел из комнаты. В коридоре он громко позвал командира. Вскоре оба уже спускались по лестнице, со смехом обсуждая ночные впечатления. Услышав стук входной двери и шум отъезжающего джипа, Хана тихо сошла в кухню.
За ней следовала Кейко.
– Я слышала, что он с тобой делал, – прошептала она Хане в ухо.
Хана промолчала.
– Дай посмотрю.
– Заживет, – отказалась Хана.
– Перестань. Если он сильно тебя порезал, начнется заражение. Идем, – настаивала Кейко. Она отвела ее в кладовку и закрыла дверь. – Подними платье.
Хана послушалась. Кейко втянула воздух сквозь зубы и покачала головой:
– Эта тварь тебя располосовала.
Потом смочила дезинфектантом полотенце, осторожно промыла раны и успела завершить к появлению других девушек.
– Никому не рассказывай, – попросила Хана, не глядя на Кейко.
– Почему? Их надо предупредить.
– Пожалуйста, я не хочу, чтобы меня еще больше жалели.
Кейко взяла лицо Ханы в ладони и заглянула в глаза. Руки у нее мягкие, сильные, а взгляд пронизывающий. С кухни доносилась болтовня. Хана испугалась, что кто-нибудь заглянет в кладовку, но и Кейко ей огорчать не хотелось. Она не отстранилась.
– Жалость – это доброта, – сказала Кейко. – Мы все достойны жалости, но в этой проклятой стране ни у кого ее не найдется. Поэтому нас унижают и мучают. И только мы можем дарить друг другу крохи добра.
Хана задумалась. Девушки не сделали ей ничего плохого, но они и не так добры к ней, как Кейко. Все они кореянки, как и Хана, но почему-то она не чувствует к ним близости. Возможно, оттого что замкнулась в себе, ни с кем ничем не делится, а потому и не получает взамен ничего. Погруженная в свои страдания, она забыла, что и другим не лучше. Разницы между ними нет никакой. Все они мучаются в этой страшной тюрьме. Возможно, ее признают, если она откроется, перестанет прятать все в себе. Ее примут в свой круг, увидев в ней, как в зеркале, самих себя – кровоточащих, запятнанных.
