Большего она не могла сказать. Яснее намекнуть не могла. И так уж ей было неловко. Фрау Клеттерер стала поспешно намазывать маслом кусок хлеба. Совет, который она дала сыну, был и так уж достаточно рискован. Как-никак она мать, солидная женщина. И что из всего этого выйдет, если он последует ее совету!
— Отцу ты уж как-нибудь объясни, что мне лучше учиться в Берлине. Денег я от вас не потребую.
С секунду он молчал. Ему хотелось растолковать матери свое чувство к Ханне.
— Это ведь было для меня не просто… просто ну, вовсе не то, что принято называть юношеским увлечением. Ханна, ведь она… — Он рассердился на себя и осекся. — Словом, я еду!
А выглядит как покойник!
— Да, я тебя понимаю, Ханна своеобразное создание. Своеобразна, и внутренне и внешне! Вторую такую не сыщешь. Что она выросла тут, в доме напротив, — чистая случайность. Она ведь…
Но, увидев, как сын широко раскрыл глаза, стараясь сжать дрожащие губы, она тоже осеклась.
Разглядывать бриллианты и самоцветы в окне ювелира доставляло фрау Люкс столько же удовольствия, сколько другим доставляет обладание этими драгоценностями; так любовалась она и на рано зазеленевший сад Теобальда Клеттерера: в лучах солнца он, казалось, смотрел на мир сотнями юных глаз.
До чего же хорошо было идти к домику садовода по асфальтированной дорожке, уставленной молодыми лавровыми деревцами в зеленых кадках. И до чего хороша жизнь!
Если бы фрау Люкс жила в роскошном замке, а не в мансарде, где даже мебель носила отпечаток вечной нужды, она не могла бы составить себе лучшего мнения о жизни. И все же, несмотря на мягкость характера и благодушие, это была вполне практичная, работящая женщина, которая умом настолько превосходила мужа, что за двадцать лет супружеской жизни он ни разу этого не почувствовал.
Едва только мать Ханны — Ханнин двойник, казавшийся лишь чуть постарше дочери, — вошла в комнату, где всегда стоял запах мочалы и мокрой хвои, Томас поспешил скрыться.
Между тем неразлучная троица уже отмахала полпути от Вюрцбурга к Оксенфурту. Мальчики шагали по шоссе, которое белой лентой вилось вдоль сверкающей реки. Солнце было еще на подъеме и жарило вовсю.
Сын Оскара питал особое пристрастие к земноводным и уже обзавелся обширной коллекцией живых ящериц; вот и сейчас он осторожно нес консервную банку с четырьмя маленькими жабами. Он то и дело опускал руку в банку, вытаскивал одну из своих любимиц за ногу, поднимал кверху и снова ронял дрыгающую тварь в посудину. После чего припускался рысцой догонять товарищей.
