— Они потом станут зелеными. Давай на спор, что это древесницы.
— Обыкновенные жабы! Будут во какие здоровые, если их много кормить. Но зелеными — дудки! — заявил сын письмоводителя не терпящим возражения тоном и заглянул в бутылку с отбитым горлышком, где выписывали изящные зигзаги крохотные, с английскую булавку, рыбешки. Некоторые, уже лежавшие на боку, и блеском напоминали булавки.
Самая мизерная добыча была у маленького Люкса. Он обтряс и облазил целых двадцать пять яблонь, а в сигарной коробке под свежими листьями лежали всего два майских жука. Было только начало мая. Руки и ноги болели, бархатный костюмчик от груди до колен был вытерт и перепачкан известкой от выбеленных стволов.
Сын Оскара скинул рваные отцовские башмаки. Он уже натер пятки до волдырей.
— Интересно, что они скажут, когда нас увидят! Ты боишься?
— Ну да! Мой-то вообще ничего не скажет. Он и сам боится. Выступать страшно! Это я точно знаю.
Сзади послышался грохот колес пивного фургона. Сын письмоводителя, белобрысый и белокожий, как свежевыструганная сосновая доска, и такой же щуплый, как маленький Люкс, широко расставив ноги, стал посреди шоссе и, задрав носик, потребовал:
— Дяденька, подвези!
Как было устоять перед этим трогательным ртом с ровными, чуть редковатыми, крохотными зубками. Плутишка тотчас это заметил по лицу возчика и, не дожидаясь, скомандовал сам:
— Тпру, стой!
Могучие соловые тяжеловозы подобрали головы, выгнув шею в горделивую дугу, и обменялись взглядом, будто сговариваясь не принимать в расчет вес трех таких щеглят.
Возчик коснулся могучих крупов лишь самым кончиком кнута. Это была скорее ласка. Фургон покатил дальше.
— Вам куда, ребята?
— В оксенфуртское варьете.
Возчик даже обернулся.
— В варьете-е?
— Там вход платный. Мой отец выступает.
— И мой тоже!
— А мой сидит за кассой, за кассой варьете.
— В Оксенфурте? — Покачивая головой, возчик воззрился на окурок сигары, словно окурок виноват, что не предупредил его вовремя. Но так и оставив вопрос нерешенным, крикнул «но!» и легонько дернул вожжами; лошади пошли рысью. Вода угрожающе заплескалась в бутылке с отбитым горлышком.
— Стой! Остановись! Дайте я сойду. Дайте я сойду.
На огромную пивную бочку выплеснулась крохотная рыбешка, дернулась раз-другой и, уснув, затихла.
— Не больно-то выносливы твои мальки. — И сын Оскара с удовлетворением поглядел на своих жаб.
Чуть не плача, сын письмоводителя перебрался на другой конец фургона и соскользнул на дорогу.
