«С Эллен?»
«Да. Она едет со мной. Сегодня мне нужно поговорить с ее родителями. Я был бы тебе очень благодарен, если бы и ты пошел к родителям Эллен. Вообще, сегодня мне во многом нужна твоя помощь».
««А Ханни?» — спросил я.
«С ней поговорю вечером», — на какое-то мгновение его напряженное спокойствие пропало и в голосе прозвучал новый, незнакомый мне тон.
«(Спппком много для одного дня», — заметил я.
«Да, — согласился он,—поэтому я и прошу тебя помочь».
«Естественно. Я в твоем распоряжении».
И нас позвали обедать.
За обедом фрау Ландау безуспешно пыталась поддерживать обычный светский разговор. Ее муж безжалостно разрушал все эти попытки вспышками гнева, мы — печальным молчанием.
«Ну, он уже сказал вам, что собирается эмигрировать? — внезапно спросил отец Франка вне всякой связи с общим течением кое-как тянувшегося разговора. — Что вы на это скажете?»
«Я нахожу это вполне разумным, — ответил я, — он должен ехать, пока это еще возможно. Что еще остается?»
«Остаться, — невольно скаламбурил старый господин. — Вот как раз сейчас ему надо остаться и не позволять себя выгнать. Он сдал экзамены.
Он имеет право быть судьей. Посмотрим, посмеют ли они...»
«Эх, папа...»— нетерпеливо прервал его Франк.
«Боюсь, — принялся я объяснять ситуацию, — что с любым правом покончено навсегда после того, как вчера штурмовики вышвырнули из здания суда профессиональных, высококвалифицированных юристов, как пьяниц из пивнухи, — я снова вспомнил все происшедшее вчера и густо покраснел. — Боюсь, что в этой стране не осталось больше ни одной позиции, на которой можно быгло бы защищаться. Теперь мы все равно как заключенные. Побег — единственное, что нам осталось. Я тоже хочу уехать».
Я действительно хотел уехать. Конечно, еще не завтра утром...
«Потому, что мне здесь больше не нравится». — Это прозвучало несколько самоуверенно и вызывающе, хотя я хотел сказать это как можно проще.
Старый господин не ответил и погрузился в молчание. «В один и тот же день я потеряю двух своих сыгновей», — произнес он наконец.
«Эрнст!» — воскликнула его жена.
«Мшлыша надо оперировать, — спокойно объяснил он, — у него хороший такой, острыгй аппендицит. Я это сделать не смогу. Дрожат руки. И кого я сегодня найду вместо себя? Мне что, обзванивать всех подряд и упрашивать: ах, дорогой коллега или дорогой уже-не-коллега, Бога ради, прооперируйте моего сына — правда, он еврей!»
