В комнату вошла фрау Ландау. Она поздоровалась со мной с печальной улыбкой и попыталась меня оправдать: «Ну что ты допытываешься у друга Франка? Он знает ровно столько же, сколько и мы. Он ведь не национал-социалист». (Она сказала не «нацист», но вежливо и официально выговорила «национал-социалист».) Однако ее муж замотал головой, словно хотел вытряхнуть из нее наши возражения. ««Нет, пусть мне скажут, зачем они врут, — уперся он, — зачем они продолжают лгать сейчас, когда в их руках власть и они могут делать все, что захотят. Я хочу это знатъ».
«Хорошо бы тебе заглянуть к маленькому, — сказала фрау Ландау, — он так стонет».
«Бог ты мой! — заволновался я. — Что с вашим сыном? Он — болен?» У Франка был младший брат. Родители, очевидно, говорили про него.
«Похоже на то, — отвечала фрау Ландау — он ужасно перевозбудился, когда его вчера выгнали из университета. Сегодня его весь день тошнит. Он жалуется на боли в желудке. Наверное, аппендицит, хотя, — она попыталась улыбнуться, — я никогда не слышала, чтобы аппендицит возникал от нервного перевозбуждения».
«Сегодня происходит много такого, о чем мы никогда не слышали»,—мрачно сказал старик Ландау, поднимаясь.
Тяжелыми шагами он двинулся к двери, потом повернулся ко мне и спросил: «Вы—хороший юрист, не так ли? Ответьте тогда на один вопрос: подлежит ли мой сын наказанию, если позволит мне сегодня осмотреть его, а не подвергнет бойкоту?»
«Вы не должны на него обижаться, — тихо сказала фрау Ландау. — Ему никак не отрешиться от этих мыслей. Сейчас придет Франк. Мы будем обедать. Как у вас дела? Все ли в порядке у вашего батюшки?»
Вошел Франк. Он вошел очень быстро. Вид у него был спокойный, даже слишком: в этом спокойствии было что-то напряженное и настороженное. Такое спокойствие бывает у генералов над картой боевых действий или у некоторых душевнобольных, с рассудительной последовательностью развивающих свою навязчивую идею.
«Хорошо, что ты зашел, — сказал Франк Ландау, — прости, что я задержался. По-другому не получалось. Я хотел бы кое о чем тебя попросить. Я уезжаю».
«Когда и куда?» — спросил я с тем же напряженным спокойствием.
«В Цюрих,—отвечал он,—если удастся, то завтра рано утром. Мой отец не хочет. Но ты знаешь, что было вчера в Верховном апелляционном суде?»
«Вчера я там был», — коротко сказал я. (Боже мой, ведь у Франка вчера проходило судебное заседание!)
«Значит, ты все видел, — кивнул Франк. — Мне здесь оставаться бессмысленно. Я уезжаю. Кроме того, я помолвлен».
