В одном из периодов тоски он тогда как раз и пребывал, и период этот длился уж очень долго—почти год. Надо сказать, у этой тоски был значительный внешний повод. Год тому назад его подруга Ханни— довольно случайно и абсолютно не всерьез — ему изменила. Но это буквально сшибло с ног Франка. Звучит довольно странно и смешно, если приложить к происходящему мерки обычных любовных отношений XX века, но то была настоящая великая страсть старого стиля, одна из тех вышедших из моды, да, кажется, и вовсе исчезнувших любовных историй, что в свое время породили «Вертера», «Новую Элоизу», ««Книгу песен» Генриха Гейне и вальсы Шопена. Такого рода чувства не терпят легкомысленной неверности; и то, что разыгралось сначала в душе у него, а потом, когда Ханни поняла, что наделала, — у нее, не чем иным, как катастрофой, назвать нельзя. Все было довольно печально: разрыв;
половинчатое, сомнительное примирение; попытки сойтись с другими женщинами, ничего, кроме отвращения, Франку не приносившие, загонявшие его в еще большую безнадегу; кое-как заштопанные отношения с Ханни, все более и более напоминающие карикатуру на их общее прошлое; наконец, усталость и апатия, все большее погружение в неотвратимое. Подобные истории широко известны, о них написаны романы, ведь это не что иное, как расплата за великое счастье. В конце концов у Франка появилась другая девушка по имени Эллен, спокойная и рассудительная маленькая дама, умница-студентка, окруженная приятной атмосферой буржуазной респектабельности, покоя и порядка, воплощение чинной эпохи выздоровления и реставрации после смертоносных революций, смут и страстей. Франк, если можно так выразиться, показал мне новую подругу совсем недавно — несколько позднее он наполовину в шутку наполовину всерьез поинтересовался, как я отнесусь к его помолвке с Эллен; затем—звание асессора, женитьба, полное обуржуазивание. Разве Эллен не сможет стать настоящей буржуазной женой? Я засмеялся и сказал, что, на мой взгляд, решение принято несколько скоропалительно. Франк тоже рассмеялся. На том разговор и закончился.
И вот сейчас я ехал к нему Отец Франка, у которого он жил, был врачом, стало быть, подлежал бойкоту И как все это будет выглядеть?
Выглядело это дико, но при всей дикости — пугающе безобидно и обыденно. Еврейские магазины —их было довольно много в восточных районах
Берлина — были открыты, но перед дверями торчали широко расставившие ноги штурмовики. На витринах были намалеваны гнусные надписи, владельцы магазинов и продавцы не показывались. П<^;ре,ц лавками толпились любопытные, одни из них были явно напуганы, другие—злорадствовали. Все вместе производило впечатление чего-то неуклюжего и застопорившегося, как если бы все ожидали чего-то еще, но не могли понять чего. Видно было, что до серьезного кровопролития дело пока не дойдет. В квартиру Ландау я вошел никем из штурмовиков не замеченный. «Они», кажется, еще не вламываются в квартиры, подумал я и немного успокоился за свою подружку Чарли.
