Патологоанатом — человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
Например, он может правильно интерпретировать результаты. В медицинские дебри вдаваться нет необходимости, поскольку возможности интерпретации можно продемонстрировать и на «бытовом» примере. Вот про пьяного человека можно сказать и что он пьян в стельку, и что он немного навеселе. И каждое из этих весьма разнящихся утверждений будет иметь нечто общее с реальностью. На глазок степень алкогольного опьянения точно не определишь. Примерно то же происходит и при оценке результатов вскрытия. Можно и так повернуть, и этак.
Даже если есть пробирка с кровью для проведения теста на алкоголь, то есть орган с характерными и ярко выраженными изменениями, которые никакой интерпретации не поддаются, то не спешите отчаиваться. Можно же взять другую пробирку, с кровью от другого пациента, который пил только воду, и добросовестно ее исследовать. Короче говоря, на органах человека нет печатей или меток, подтверждающих их принадлежность определенному лицу. Ради подгонки диагноза можно взять для исследования кусочек органа от другого покойника, он не обидится. И никто не увидит, потому что в морге все делается за плотно закрытыми дверями, келейно.
Ставки у Любарского были довольно высокими, некоторые даже называли их «грабительскими», но деваться было некуда. В рамках одной отдельно взятой больницы у Любарского, была монополия на выставление посмертных диагнозов. Врачей в свое отделение он набирал не по уму и опыту, а по отсутствию этих качеств. Работали у него два молодых парня, недавно окончившие ординатуру, да сорокалетняя дама, которая панически боялась покойников и потому занималась только лишь гистологическим исследованием[20] материала. Вы можете представить патологоанатома, который боится покойников? А Любарский в этом ничего особенного и тем более неправильного не находил. Чем меньше народу в секционный зал суется, тем лучше.
Ассистировал ему на вскрытиях всегда один и тот же доверенный лаборант, свой в доску, верный-надежный. Короче говоря, дело было поставлено так, как было нужно Любарскому, и без него вся работа в патологоанатомическом отделении начинала буксовать. Поэтому он никогда не отгуливал свой отпуск «в один присест». Брал две недели в июле, в самое спокойное время, неделю в ноябре и неделю в марте.
Случилось так, что приход в больницу нового заведующего кардиологическим «инфарктным» отделением совпал с началом развода Любарского. За полтора десятка лет совместной жизни Любарский с женой надоели друг другу настолько, что даже наличие общего ребенка не могло спасти их брак. После подачи заявления в суд жену Любарского будто подменили. Из обычной ворчливой вредины она превратилась в свирепую фурию. Закатывала чуть ли не каждый день дичайшие по своей фееричности скандалы (хотя, казалось бы, что толку скандалить, если уж решили разводиться?), а еще завела привычку в отсутствие мужа шарить в его вещах в поисках якобы заныканных от нее денег. Ей казалось, что муж скрывает от нее и от одиннадцатилетней дочери львиную долю своих доходов.
