чуткий, тонкий, богатый обертонами.
Я успела сделать несколько набросков углем, и мы прервали работу:
Александр Лазаревич утомился, я и сама чувствовала обморочную слабость.
Решили, что продолжим в другой раз, однако, удобного случая для этого так
и не нашлось, и мне пришлось довольствоваться своими первоначальными
прикидками.
* Автобиография* Автобиография*
Я приколола наброски к стене, водрузила на мольберт заготовленный
холст на подрамнике и довольно бодро приступила к делу. Тогда мне и в
голову не приходило, что эта желанная работа может обернуться
длительной пыткой.
На то, чтобы написать портрет, ушло почти четыре месяца – это
вместо какой-то пары недель, как я предполагала. И все это долгое время
меня не оставляло удручающее чувство собственного бессилия. Ну как,
скажите на милость, материализовать тонкую душевную отточенность с ее
опасной хрупкостью и, одновременно, несокрушимой стойкостью?
* Автобиография* Автобиография*
Всякая живописная, художественная дерзость была здесь бесполезна
и неоправданна. Меня поработило мое же благоговение перед
Апраксина Т.И. Лицо, в котором не было загадок…
61
совершенством реального образа, полного высокого очарования: как бы
полностью изжитое тело и почти один обнаженный дух. Живая волшебная
субстанция: смесь умудренности и наивности, искушенности и чистоты,
доверчивости и язвительности, мягкости и беспощадности.
Казалось, невозможно избежать огрубления, обобщения, которые в
этом случае были равносильны варварству, даже кощунству. Я хорошо
сознавала, что изображение полностью удовлетворяло бы меня, только если
бы оно могло само, своей волей проявиться на холсте, сохранив живую
трепетность модели. Моя же задача состояла лишь в том, чтобы дать этому
осуществиться, по возможности не препятствуя таинственному процессу.
Когда приходится иметь дело с натурой, я всегда иду от сущности, от
внутренней основы – ей надлежит покорить, пленить меня настолько, чтобы
пульсация ее жизни сделалась для меня осязаемой, как моя собственная.
Принявшись за портрет, я сразу оказалась в тупике. Малейшее
прикосновение кисти моментально меняло всю картину, лицо на холсте
претерпевало невероятные превращения. Их контрастность обескураживала.
Я начала бояться своевольного изображения. Оно отказывалось слушаться,
оно хотело жить своей собственной жизнью, полной капризов и причуд.
