Да, начальник тюремного госпиталя… «Здесь, в тюрьме, даже птицы принадлежат мне». Во время наступления фашистов в России охрана будила заключенных по ночам, и начальник тюремного госпиталя сообщал им очередную фальшивку: «Сталинград пал. Теперь Гитлер повернет к Пиренейскому полуострову. Уж он-то вами займется, можете не сомневаться, а среди коммунистов устроит чистку. И расправится с вами с первыми». Он вглядывался в лица арестантов, выискивая в них признаки страха, и продолжал, манерно покачиваясь: «Но мы не хотим доставлять такого удовольствия иностранцам. Мы сами вас расстреляем, голубчики! И приступим к этому немедленно!» Нас вталкивали в броневики и отвозили на пустошь Монсанто. Высаживали там, где было побольше деревьев: «Теперь идите. И даже можете попытаться бежать, мы на вас за это не рассердимся. Тем увлекательнее будет охота». Заключенные ходили, едва переставляя ноги, и терялись в догадках, что же произойдет дальше. Свет прожектора освещал наши спины, словно выбирая цель, казалось, тебя обжигает вспышкой бесшумного выстрела. «Шагайте не останавливаясь. Быстрей, быстрей».
И мы ожидали, что вот-вот затрещат ручные пулеметы. Кто-то упадет первым? Почему они медлят? И чем дольше было это ожидание, тем сильнее овладевало нами искушение бежать: достаточно броситься в заросли кустарника, и ты спасен, пускай придется целую ночь бежать, не разбирая дороги, пускай сердце разорвется от усталости, все равно ты будешь спасен… Что предпочесть: пассивное ожидание смерти или смерть мгновенную, и все же дающую шанс на спасение… Однако попробуй юркнуть в лесную чащу, когда все вокруг освещено этими проклятыми прожекторами. И вдруг раздается взрыв хохота. «Возвращайтесь в бронемашины, дурачье! Эта работенка для гаулейтера. Мы только хотели вас попугать».
А что теперь, Алберто? Нелепая игра в прятки, чтобы никто не догадался о моей встрече с Жасинтой. Кан мне выкурить из мастерской помощников? Мы живем в подполье. Тебе не знакомо это чувство? Мы живем в подполье, и даже наша совесть в подполье. Что теперь, Алберто? Подозрение, ложь, боязнь яркого дневного света. Мы больны. Мы пристрастились к разоблачениям, но нами владеет страх перед карой.
Пожалуй, он еще успеет выпить чашку кофе в соседней со студией кондитерской, сев около двери, откуда увидит каждого, кто пройдет мимо. Например, Жасинту. Он скажет помощникам: «Сегодня вы свободны. У меня гости, скульптор из Милана». Они, конечно, не поверят. Но какое это имеет значение?
