— Слышь, лейтенант, купи аппарат, а?
— Какой аппарат? — не понял отец.
— А вот, — дядя Макар ласково ладонью по гармони провел, — видишь, техника!
— Шутишь ты, дядя Макар, — сказал отец, поглядывая на паровоз, сопевший, как колхозный бык. — Тебе самому он еще пригодится. Небось за такой инструмент тебя женщины любят.
— А на хрена мне теперь и любовь, и гармонь? Ты вон, счастливчик, на фронт едешь, а мне вчера в военкомате на дверь показали. Говорят: у тебя легкие как твоя гармошка — хрип сплошной. А может быть, я бы в немецкую рожу туберкулезной кровью харкнул — и тем счастлив был бы.
Отец, выслушав, молча направился к вагону. Остановился он тогда, когда догнавший его дядя Макар положил руку на плечо, повернул к себе.
— Слышь, лейтенант, не хочешь покупать — так возьми. Пусть твои солдаты дорогой веселятся. Гармонист найдется, русские люди как-никак, а? А хочешь, сыну подари на память, а? Будет отца вспоминать, слышь, друг…
— Что ж, сыну можно. Дай, Оля, деньги.
— Я сказал — без денег, — встрепенулся дядя Макар.
— Без денег не возьму, — даже я почувствовал твердость в отцовском голосе. — Бери вот две сотни и не поминай лихом.
В этот момент и раздался тонкий испуганный гудок. Взвизгнул и я, испугавшись, что состав уйдет без нас, а мы так и будем стоять на этом душном перроне. Но выскочившие из вагона солдаты, что называется, запихнули нас с матерью в теплушку, попрыгали сами, а потом протянули руки отцу, и тот уже на ходу вскочил в вагон.
Гармошка вызвала такое оживление, как будто отец держал в руках сказочную жар-птицу. В притихшем было вагоне, как в погасшем костре, пламенем вспыхнули разговоры, гомон, словно от яркого света загорелись улыбки, а отец стоял какой-то необычно взволнованный, с застывшей радостью на лице.
— Вот покупка так покупка, товарищ лейтенант! — сказал один солдат.
— Обмыть бы, — бросил кто-то. Но на этот голос сразу отозвались несколько:
— Дураку закон не писан.
— Заткнись!
— Шалопай!
Мать, наверное, была недовольна бесцельно истраченными деньгами, но, глядя на счастливое отцовское лицо, посветлела сама, заулыбалась, покорно присела в уголок на чемоданы. Покупку тут же опробовали. Нашелся-таки гармонист, прав был дядя Макар. И пока состав перестуком мерил километры, мне казалось, что в паровозный дым, как в женскую косу, вплеталась солдатская песня про то, как «платком взмахнула у ворот моя любимая».
* * *
Тетя Даша встретила нас на пороге. Отцовская сестра была, что называется, из родни: ростом высокая, стройная, волосы жгучей черноты, а лицо будто первым снегом покрытое — белое-белое, чуть припухшее. На ее красоту не наложили отпечаток ни годы: было ей уже пятьдесят, ни несчастье: незадолго до этого она похоронила мужа и осталась одна в своем доме. Дом мне казался огромным — в детстве вещи имеют увеличенный размер. Тетка не работала, кормилась практически за счет сада, огорода да дома, занимаясь сдачей комнат внаем. Конечно, все это я узнал после, а пока, с трудом добравшись с вокзала до тетки, разморенный духотой июньского дня, долгой дорогой, я все-таки нашел в себе силы выскочить во двор, забежать в сад, слопать пару яблок-зеленчуков, отчего у меня даже скулы свело, поплескаться водой в огромной деревянной кадке, поваляться на дерюге в малиннике.
