Лошадей в нашем колхозе было четыре. Мы знали норов каждой из них. И самой большой доблестью было утихомирить Хвылю, гнедую кобылицу с белой заплаткой во лбу. Хвыля могла и покусать незадачливого седока, и копытом ударить. Из нас, ребятни, признавала она Леньку, Дашухина сына. Видно, по нраву пришелся он ей, если за все время ни разу не оставила она на нем заметок от своих крупных желтых зубов. Ленька восседал на ней важно, как маршал на параде, и если бы не голые пятки, потрескавшиеся от грязи, его можно было бы признать за лихого кавалериста. Ленька где-то вычитал и стал величать себя Гайдаром.
— Так ты что, писатель, что ли? — спросили мы у Леньки.
— Дураки, «Гайдар» — скачущий впереди, так переводится, — ответил он. — А кто у нас всегда едет впереди, а?
Мы молча соглашались: Ленька действительно везде поспевал первым.
Две другие лошади — Карпетка и Бескострешная — характера были ровного, спокойного, и именно их стремился захватить утром каждый из нас. И в работе хороши, и проскакать до тока на них можно не хуже, чем на Хвыле.
А самым позорным считалось работать на большом мерине, которого величали Серый Фриц. Попал он к нам в колхоз из проходящей мимо воинской части. Солдатский начальник долго рассказывал Ивану Сергеевичу про его доблесть, как цыган, хвалил лошадь, и сделка состоялась. В солдатский обоз перекочевала самая лучшая свинья, а Серый Фриц отправился под начало Пафнутьевича. Напрасно Чубайка, украинка, невесть откуда попавшая в нашу деревню и работавшая заведующей фермой, роптала на председателя за то, что он сменял порося на гуся: Иван Сергеевич решения своего не изменил и только спросил у сержанта:
— Молодой он мерин-то?
— Бабушке моей ровесник, вместе на «матаню» бегали. Только он в Германии, а бабка моя в Тамбовской губернии, в Избердее.
— Ты, солдат, брось шутить. При чем тут Германия?
— Да немецкий он, в плен мы его забрали, у обоза немецкого отбили.
Может быть, узнай раньше эту историю, Иван Сергеевич и расстроил бы дело, да свинья уже была приколота расторопными солдатами длинным немецким штыком во дворе у тетки Вари, а председатель уже два раза приложился к сержантской фляге. Выпив магарыч, председатель подобрел, а сержант, войдя в цыганский раж, продолжал нахваливать мерина:
— Не лошадь, а мысль, не успеешь за хвост ухватить — улетает. У нас один солдат на ней так ездит, что за день из глаз скрывается. Одним словом, седьмой день — восьмая верста.
