Петрован глядел на них удивленно, а дед обернулся, усы его опять встали торчком, оголяя желтые прокуренные зубы:
— Дурак ты, Мишка! Не мной сказано: не подмажешь — не поедешь. Птичка, она по зернышку клюет, а сыта бывает, тем и рада. Ты думаешь, все по справедливости живут? Как бы не так, держи карман шире…
— Ну не знаю, как все, а этой я больше не позволю. — И Мишка круто, на одной ноге повернулся, пошел назад, в город.
Расстояние между ними увеличивалось, какое-то время повозка еще двигалась в сторону дома, а потом повернула назад.
На повозке Петрована уже не было. Может быть, тот сам больше не хотел смотреть на их ссору с дедом, пошел домой пешком, а скорее всего дед просто-напросто согнал его с повозки за длинный язык, что называется, чтоб не все рассказывал, чай, не маленький, соображение иметь надо.
Дед нагнал Мишку уже в городе.
— Миш, а Миш, — каким-то заунывным голосом заканючил дед, — ты скажи хоть, что надумал?
Но Мишка не ответил, шагал отрешенно, сосредоточенно, а перед самым рынком на бег перешел и единым махом вскочил на крыльцо ветстанции, забарабанил в дверь. Но, видимо, там уже никого не было. Мишка с силой еще пару раз ударил сапогом в дверь, она ухнула, но не открылась.
Больше здесь делать было нечего. Мишка сходил с крыльца медленно, по-стариковски, чувствовал, как в злобе дергалась щека. Дед, привязав Ветерка к столбу, шел навстречу.
— Миш, а Миш, — дед говорил сипло, как от простуды, — ты никак за этой десяткой побежал? Пустой номер. Что с воза упало, то пропало. Да и как ты десятку-то вызволял бы, вырывать, что ли, начал бы?
Мишка остановился, почувствовал, что дыхание зашлось, и просипел зло:
— Да я ей, врачихе этой красивой, раза два плюнул бы в морду… По-нял?
— Ну и чудак-рыбак, — как-то неестественно хихикнул дед, — посадили бы тебя, как пить дать, посадили. Не пойман — не вор, а десятка она не крапленая, на ней отметки нет… Поедем домой, нечего себя позорить, на себя людскую хулу наводить. Не обедняем. А главное — дело-то мы сделали, поросенка продали, денежки, вот они, — дед хлопнул себя по карману, — теперь есть с чем тебя в институт провожать.
— Нет уж, с тобой я не поеду… — глухо сказал Мишка.
— А чего так? Обиделся, что ли? Ну и зря… Говорят, одна баба три года на базар обижалась, а он и без нее собирался.
— Вот, вот, правильно, они — Яскал, врачиха эта — потому и хапают, что такие вот, как ты, их поощряют, дают возможность карман набивать.
