— Как почему? Сам пойми — без меня как крестьянин обойтись может, тем более сейчас, когда его, можно сказать, силой заставляют скот водить. Раньше, бывало, чаще на печенку звали, резали, то есть скот, а теперь — ни боже мой — за теленком как за пацаном малым ухаживают. И тут мой совет нелишний. Идешь по селу, а тебя за версту видят: «Семен Сергеевич, зайди, Семен Сергеевич, помоги». Ты знаешь, один умный человек так сказал: «Врач лечит человека, а ветеринарный врач — человечество».
Мишке разговор этот понравился, и он с жаром стал помогать Яскалу, пучками горящей соломы смолил поросячьи бока.
— Торопись, Михаил, — Яскал на запад рукой показал, — вон она, туча, сейчас нагрянет…
Дождь и в самом деле крупными каплями застучал по шиферной крыше, едва Михаил с Яскалом тушу разделали, занесли ее с помощью деда в сени. Дед лампу зажег, на кухонный стол, в летнее время вынесенный сюда, водрузил поллитровку, огурцы, хлеб, пригласил Яскала:
— Извини, Семен Сергеевич, за скромное угощение, но прошу к столу. Печенку-то ждать долго.
— Ты мою манеру знаешь, дед Поликарп. Как говорят: «Не дорого — пито, дорого — быто». Мне ведь закуска не очень нужна — закормленный, посмотри, килограммов сорок лишних ношу. — И Яскал засмеялся, довольный, начал вытирать пухлые пальцы.
Он плеснул водки в стакан, потом выпил, закусил огурцом. Закусывал он интересно, кусал огурец, далеко отставляя свои пухлые губы, точно тот горчицей вымазан. Дед Поликарп засуетился, полез в карман за деньгами. Яскал ломаться не стал, красную десятку засунул в карман, поглядел на тушу.
— Видал, дед, как мы управились, точно украли. Дело совершили, и дождь пошел…
Дед благодарно закивал головой, дескать, какой разговор — в самый раз получилось, а потом предложил:
— Может быть, Семен Сергеевич, мясца для семьи кусочек завернуть?
— Не откажусь, не откажусь. Время-то летнее, солонина надоела. А тут, можно сказать, парное мясо. — И Яскал из рук деда принял топор, со всей силой отхватил кусок, начал торопливо заворачивать его в газету.
Мишка, молча наблюдавший за этой процедурой, видел, как перекосилось лицо деда, как торчком встали усы и побагровела, точно у вареного рака, шея. Видимо, дед Поликарп хотел что-то сказать, но, немного потоптавшись, махнул рукой. Яскал руку эту подхватил, затряс в своей, благодарил деда, а потом, надев дождевик, предложенный дедом, ушел, а старик еще несколько минут стоял посреди сеней, качал головой… На улице шумел дождь, наконец-то ливнем обрушившийся на землю, противно скрипели яблони, созревшие плоды, сбитые тугими струями, стучали в саду. Мишке стало грустно — может, от впервые увиденной бесцеремонности Яскала? Выходит, человек этот захребетником изрядным живет, можно сказать, не косит, не веет, а барыш имеет. Даже деда и то эта мертвая хватка Яскала в уныние привела. Только и сказал:
