— Вот что, Михаил, завтра на рынок поедем. Не проспи…
* * *
Дождь, разыгравшийся в ночь, не затих и утром. Не хотелось вставать, под унылый перестук спалось хорошо, покойно, но мать бесцеремонно растолкала Мишку, сорвала одеяло. Еще тяжелее было выходить под дождь, больно хлеставший в лицо. Холодные струйки бежали за воротник, противная мелкая дрожь била все тело. В душе у Мишки теплилась надежда, что в такую погоду, когда как говорится, хороший хозяин и собаку на улицу не гонит, дед раздумает двадцать километров на лошади по размытой дороге тащиться в город и можно снова вернуться под теплый кров, уткнуться в подушку и забыться сном под шум дождя и ветра.
Но у дома деда Мишка увидел запряженную бричку и понял — напрасны надежды. Да и как было можно надеяться — мясо скоропортящийся продукт. Тем более после прохладной дождливой погоды может грянуть жара.
Мишка поднялся на крыльцо, и в это время дед выскочил за порог. Одет он был в брезентовый дождевик, резиновые сапоги, и Мишка с улыбкой для себя отметил, что похож он сейчас на киношного джигита: в плаще словно в бурке.
Увидев Мишку, дед недовольно хмыкнул, вздернул бровями, глухим голосом заговорил:
— Спать ты здоров, Мишка…
От соседнего дома в серой пелене дождя обозначилась темная фигура в плаще. Не иначе Петрован Шепелев, дедов сосед, хромает в гости. У Петрована на фронте ногу покалечило, и теперь она плохо гнется, как протез, но, несмотря на это, ходит Петрован быстро. И сейчас он скоро оказался возле повозки, за картуз рукой взялся:
— Бог в помощь, соседи!
Дед что-то буркнул в ответ, расстилая клеенку, на соседа не посмотрел. Мишка, наоборот, с любопытством поглядывал на Петрована — он большой балагур, дед Петрован. Но сейчас Шепелев был серьезен, рукавом смахнул дождь с лица, спросил деда:
— Ну берешь, сосед, не передумал?
— Беру, беру, — дед глухо бурчал, и Мишка почувствовал, что попутчик деду как раз не по душе, и эти слова он скрепя сердце произнес.
Втроем они быстро погрузили свиную тушу в бричку и поехали. Дождь продолжался, но, кажется, это нисколько не беспокоило деда, он громко чмокал губами, понукая лошадь покрикивал: «Эй, любезный», — и Ветерок, серый мерин, переходил на рысь, хотя колеса глубоко врезались в размытую дорогу. Два следа тянулись за бричкой, как лыжня в глубоком снегу. Мишка же, наоборот, скоро почувствовал холод, кепка его набухла как губка, тяжело давила на голову, плащ, который дал ему дед, встал колом. Потянуло в дрему — сказался ранний подъем, но уснуть под холодящим тело и, кажется, проникающим в нутро дождем было невозможно.
