Люди продолжают стоять на берегу, теперь уже, как за ярким футбольным мячом, следят за соревнованием двух лодок и, когда убеждаются, что Разиня снова захватил самое лучшее место, разочарованно расходятся. Разиню в поселке не любят, хотя завтра утром он, как и Зубарь, понесет по домам улов, и тонкий аромат аппетитной ухи будет долго плыть над поселком, одолевая даже густой настой ельника.
* * *
Утром я просыпаюсь от громкого стука в дверь. Темнота еще не рассеялась в комнате, в окнах качаются тени елок. Я бегу открывать задвижку и на пороге сталкиваюсь с Разиным. Он, как и вчера, без шапки, и седые кудряшки всклокочены ветром как копна сена, лезут в разные стороны, ватник потемнел от воды, на охотничьих сапогах засох белесый песок, в руках у него огромная пятнистая щука. Видать, довольный уловом, Разин меняет гримасу, и оголяются ровные белые зубы — улыбается, значит.
— Долго спишь, хозяин, — говорит он с упреком и шмякает щуку на стол. Рыбина, еще живая, жадно хлопает жабрами, шевелит плавниками. Оправдываться мне нет нужды, и в самом деле не люблю я ранних подъемов. Даже когда работаю, встаю за полчаса до службы, иногда не хватает времени на завтрак, а теперь сам бог велел подниматься поздно — отпуск, можно поспать с аппетитом. Даже по деревенским меркам вставать еще рано, нет шести часов, радио молчит.
Я начинаю благодарить старика, приглашаю его присесть, но бывший лесник отмахивается, шмыгает своим птичьим носом, рукой проводит по горлу — некогда.
И уже повернувшись к двери, предлагает:
— Давай сегодня вечером на уток поедем. Северная пошла, на реке аж рябит от дичи. Жди, часам к шести зайду.
Он появляется к шести часам, с ружьем за плечами, все в тех же сапогах, но уже натянутых до паха, долго трет их о половик, потом картинно кланяется моей тетке Маше. Ружье у Разина с облезлыми ржавыми стволами, вытертой самодельной ложей, которую мы с ним строгали в прошлом году из березового корневища.
Тетка Маша встречает старого лесника неласково:
— Ты бы пожалел дичь, Андрей! Чай, за столько верст к нам летела, чтоб голову сложить, а? В утке и еды-то никакой сейчас нет, одни струпья, изголодалась птица.
Разиня начинает нервно потирать руки с длинными, синими от вспухших суставов пальцами, мрачнеет лицом, завитушки на голове начинают шевелиться, как от ветра.
— Ничего ты, Марья, не понимаешь! Разве в еде дело? Охота, говорят, пуще неволи…
Мысленно я с ним соглашаюсь. Тетка по натуре жалостливая, и ей, конечно, трудно объяснить все прелести охоты. А меня в Светлом привлекает именно охота, да еще грибы. В прошлом году осенью щедрый на них урожай выдался, я по целому дню с корзинкой в лесу пропадал. И сейчас еще дома сушенки лежат. Суп из них царский получается….
