Валенки встали носами в угол комнаты. Цепочкой, след в след, как индейцы на марше, за ними выстроились галоши, кроссовки, вьетнамки, кеды, ботинки и тапки. Только босоножки застыли чуть сбоку, пятками перпендикулярно к вьетнамкам.
– Встань в валенки, – попросила я и взяла его за запястье. – Просто постой молча. Почувствуй то, что будет с тобой происходить.
Алексей подкатал брючины и забрался тощими ногами в валенки. Прошло несколько минут. Дыхание его изменилось, ноздри раздулись, губы поджались.
– Теперь скажи мне, что ты чувствуешь. Это – не твои чувства, и я прошу тебя только сообщать о них. Не пытайся в них разобраться, просто говори.
– Я испытываю очень сильное чувство. Как только назвать его – может, злость?
– Может, и злость. Значит, это чувство принадлежит первому мужу твоей прабабушки. Теперь перейди в галоши. Молча постой еще немного. Чувствуй!
Через минуту его лицо исказилось:
– Здесь просто невыносимо. На меня как самосвал цемента ссыпали. Я дышать не могу!
– Прабабушке твоей после того, что было между нею и мужем, тоже счастливая жизнь не наступила. Может быть, на ней действительно есть вина. Хорошо, тогда сразу перейди к ботинкам.
Он втиснулся в Гришкины баретки и застыл. Брови его сложились домиком, на лбу выступила испарина, пуговица на манжете запрыгала от биения пульса:
– Здесь не лучше, – со страхом сказал он.
– За грехи родителей платят дети, так сказано во всех священных писаниях. Так жил твой отец. Посиди здесь, – махнула я на табуретку. Он с облегчением вылез из башмаков и рухнул в углу. Не торопясь, я выстроила обувь в другом порядке: напротив валенок, носами к носам, построила линейку из всех остальных башмаков.
– Встань сначала в кроссовки и так постой.
Он покорно влез поверх шнурков. Через пару минут, когда мимические мышцы его перестали плясать, я коснулась его плеча:
– Теперь представь напротив себя, вместо валенок, первого мужа своей прабабушки и медленно – медленно! – поклонись ему. Настолько, насколько тебе поклон покажется правильным.
Он по миллиметру сложился вдвое.
– Если появится какое-то движение, иди за ним.
Алексей тихо, растерянно проговорил:
– У меня ноги подгибаются. Мне хочется встать на колени.
– Ты можешь это сделать, – ответила я. – Руки держи впереди, ладонями кверху. Когда почувствуешь, что уже достаточно, медленно встань.
Когда он поднялся, на лице его была печаль.
– Сделай то же в каждой паре обуви.
Закончилось это не скоро, но закончилось. Он стоял в клетчатых тапках, лицо его было измученным и повзрослевшим, но – странным образом – просветленным.
