Можно, конечно, сослаться на то, что в Кожежской школе мы этого еще не проходили, но тогда перевод из седьмого в шестой неизбежен. А мне надо было как можно скорей закончить учение и вернуться к дисе. Ведь она там одна, совсем одна-одинешенька. И еще стыдно перед Анной Сергеевной и Леонидом Петровичем: они столько для меня сделали! И вот благодарность за все…
Не помню, как я отворил дверь, как вошел в кабинет.
Алексей Иванович стоял у окна спиной к двери. Мне казалось, что я очень тихо вошел, но он обернулся.
— Ну, подойди, подойди-ка, джигит! Что это ты так приуныл? Садись сюда!
Он указал на стул, стоявший рядом с ним. Я ждал расспросов, выговора. И вдруг услышал:
— Знаешь, Ахмед, было у меня однажды в жизни положение похуже твоего. Война, брат, не щадит ни малых, ни больших. После гражданской остался я круглым сиротой. Стал беспризорником. Катался в поездах с севера на юг и обратно. Пел «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет…», плясал за кусок хлеба. А хлеба-то частенько не бывало. Не давали. Тогда приходилось брать его оттуда, где он плохо лежал. Однажды меня вместе с целой шайкой таких же воришек взяли за шиворот и водворили в детприемник. А оттуда — в колонию. Это был 1922 год. И вот я, пятнадцатилетний оболтус, сижу в классе рядом с девятилетним парнишкой и вместе с ним читаю по букварю: «Мы не рабы. Рабы не мы…» Чувствуешь?
Алексей Иванович помолчал и продолжал:
— Не просто это было. Но нашлись добрые люди, которые помогли мне пережить это, как я думал, унижение, не позволили бросить учебу. И, как видишь, я стал человеком. Учителем с высшим образованием! Батальоном командовал.
У меня невольно вырвалось:
— Мой отец тоже командовал батальоном, и его тоже наградили орденами, как вас…
У меня перехватило горло, и я замолчал, так и не сказав главного — что отец мой в самом конце войны погиб смертью храбрых…
Алексей Иванович встал, прошелся по кабинету, потом снова сел рядом со мной.
— Дело, Ахмед, не в том, в каком классе учиться и с кем рядом сидеть, — сказал он, — а в том, как учиться.
«Нет, — подумал я, — ничего не получится! Домой мне надо, только домой… В Кожеж… Там я буду в седьмом. Там быстро окончу школу. Смогу помогать матери».
Конечно, ничего этого я директору не сказал. И, отпуская меня, он ласково, но тоном, не допускающим возражения, произнес:
— Иди, джигит, поучись в шестом. — И добавил: — Знаешь, как говорят в народе? Терпение и труд все перетрут.
«Да, будешь джигитом с малявками!.. Нет, нет. Домой, к дисе!» С этой мыслью я вышел из кабинета. Мои друзья — одноклассники ждали меня во дворе.
