За эту длинную и в то же время короткую дорогу я передумал о многом. Я вспомнил старика Леонова, боцмана Кулебяку, товарищей по кораблю. Страшными словами я ругал тех безголовых тупиц, что по небрежности сотворили беду. Если бы один из них в те минуты мне попался на пути, я бы не поручился за его жизнь.
Дым становился гуще и гуще. Я пробирался без дороги — напрямик. Вокруг уже ничего нельзя было разглядеть. Послышался треск. Пожар был рядом. Это трещал вереск.
«Только бы не было верхового пожара, — думал я. — Только бы не было верхового пожара. Будет верховой пожар, тогда конец моему лесу — сгорит».
Вот и первый огонь. Красные языки лизали стволы молоденьких берез. Листья трепетали, как при сильном ветре. Горела, вспыхивая и шипя, хвоя. Меня опалило жаром. Но я ничего не замечал. Я рыл лопатой землю и забрасывал огонь песком. Потом сломил березку и, как веником, стал остервенело сбивать огонь с деревьев.
Верхового пожара не было. Но я не знал, что делается там, на другой стороне. Пожар наверняка заметили, позвонят в город, Приедут пожарники; только надо продержаться до их приезда.
Я не пошел в глубь пожарища: что сгорело, того не вернешь. Надо тушить край, не давать огню новых деревьев.
Почти по окружности я продвигался к противоположной стороне, где слышался шум, чей-то крик. Не Танин ли? Не увлеклась бы она, не попала бы под горящую сосну.
Наконец среди дыма показался первый человек — паренек, который там, на просеке, передавал Тане узел от тети Даши. Я узнал его с трудом, до того он был перепачкан сажей. Он, так же как и я, сбивал огонь березовым веником.
— Пожар далеко ушел? — спросил я.
— Нет. Там затушили. Сюда идут.
Позже я узнал, что, если б не ребята, неизвестно, чем бы все кончилось. Первой увидела дым Таня, а Тимку она послала ко мне.
Приехали машины, пришли еще какие-то люди, но опасность миновала. Пожарники заливали горящие головешки водой. Народ медленно расходился.
На ночь я остался на пожарище: ветер мог раздуть огонь; и я до утра ходил по горелой земле и засыпал песком тлеющие угли. Таня тоже хотела остаться, но я отослал ее домой.
Потом я сидел на пне среди пепла и черных, обуглившихся стволов; и вид у меня был, наверное, как у той старухи в сказке, что сидела у разбитого корыта.
Утром пришла Таня. В платке она принесла завтрак: бутылку молока, хлеб, еще теплую картошку.
Она смотрела, как я ел, и говорила:
— Вы не огорчайтесь. Он вырастет. Если вы разрешите, мы возьмем этот участок под свою охрану. Посадим саженцы. Мы с ребятами обо всем договорились.
