— Да что ты, — мягко отказалась она, — сами не господа, управимся. Младшенькую-то сватья не отдала, оставила погостить, вот уж проворница. Варя тоже не просидит, но та огонь.
Варя уже переоделась и как вольный ветер носилась по ограде: заносила в чулан корзины, мешки. Поставила самовар. Проворная и собой хороша — Кузьма примерялся, как подошла бы она Аверьяну. Разве маленько постарше будет, на год, но это в хозяйстве не помеха…
— Сват поклон не забыл, а вот сторожки на соболя, — ощупывая мешок, схватился Верхотуров, — что-то не ущупаю…
— Ну как же, Иван… в корзине лежат. Неужто глаз нету, вот они…
— Верно, — изумился Верхотуров. — Метляки в глазах будто на мозги сетку накинули, у тебя так не бывает, Кузьма?
— Бывает, — согласился Кузьма, — вначале просветлеет, а опосля пелена откуда-то навернется…
— Вот, вот, — затвердил Верхотуров.
Пелагея убрала воз; вымыла руки, тогда уж обратилась к гостю. Вначале пересказала, как они живут, тогда уж в свою очередь спросила Кузьму, чей, и откуда, и что за нужда привела его в их дом. Кузьма коротко рассказал о себе.
— Варька! — окликнул из-под навеса Верхотуров дочь.
— Иду, папаня, — живо отозвалась девушка.
— Тебя что ждать, — строжился Верхотуров.
— Да я тут, папаня, вот я…
— Поили дорогой карьку?
— Поили, папаня, два раза: раз на броду, другой в холодном ключе.
— То-то. Поди, всю дорогу сидели как две квашни.
— Да нет, папаня, я шла…
— Ладно, ступай, собирай на стол, вечерять время, а мы в баньку — попариться.
После бани переступил Кузьма порог избы и не узнал стол: ломится от закуски: и груздь, и рыжик, и рыба трех сортов, горшок сметаны.
Кузьма понравился Верхотуровым, особенно загорелась Пелагея побывать в Кузьминках, познакомиться с Ульяной, с братьями. Интерес вызвал Аверьян, да и Афоня не оставался без внимания: хозяйственные, обходительные, труженики.
— Парень-то, говоришь, Кузьма Федорович, один остался? — в который раз переспрашивает Пелагея, и в голосе тревога. — Не курит?
— Курить не курит — у нас это не заведено, — годов еще немного Афанасию, а так с понятием человек, хозяин.
— Чо и говорить. Оно ведь по нынешним временам: честь смолоду — платье сызнову… — уводит Пелагея разговор подальше. — Без молока-то, поди, замерли!
— Бьемся. Пока шибко маленьких нет. Рыба — Афанасий кормит, рыбак. Аверьян по плотницкой части — делов хватает. Афанасий с Ульяной и по домашности…
Пелагея со слов Кузьмы понимает: люди стоящие. Кузьма, видать, не хвастун, о себе ни слова, братьев тоже не расхваливает, сказал как бы только по делу, а сердцевину определил. Хорошо бы, Аверьян для Вари, Афоня — меньшей Тамаре. Ведь и хозяин, и по дому.
