Верхотуров проворно встал, принес из сеней звено вяленого тайменя.
— Если судить по кости, есть рыба…
— Как не быть, и таймень, и ленок, и хариус. Я уж не говорю — налим, щука, окунь, еще позапрошлогодний валяется на чердаке на вешалах, солонцы держу, два глухариных тока, ты бери мясо-то, ешь. Этого добра пропасть. Зимой извозом промышляю. Хожу по зимнику в жилуху до Иркутска. Деньги водятся, девки есть, две кобылы, прости господи, — Верхотуров покосился на тусклый лик богородицы, — на выданье одна — Варвара. Выверзлась — полтора метра двойного сатину не хватает лытки прикрыть. Нонче было Варвару сбагрил, нет, охломониха, такому парню отказала, раззява! — Верхотуров помотал головой. — С норовом выросла девка, не жди доброй бабы. Что та корова без молочной жилы — только и есть рога.
Он взглянул на молчаливого Кузьму.
— Ты ешь, Кузьма. Ты на меня не смотри. Я завсегда плохо ем, когда свежий человек. Все поговорить, обсказать охота. Дак о чем убиваюсь я. Да, не могла родить мальчишку. А сколько попадье передавали всего…
Неожиданно для Кузьмы Верхотуров выскочил за дверь. «Куда его сорвало?» — подумал Кузьма и выглянул в окно. Верхотуров стоял на крыльце, размахивая руками, и что-то себе доказывал. Слов слышно не было, но выражение лица хозяина не оставляло сомнения: кроет по-матерному.
Вскоре Верхотуров вернулся и смиренно подсел к столу.
— Я только на улице даю волю, а так нет, прости господи, — широко перекрестился он. — В избе, боже упаси, не богохульствую, если уж чо — дак отверну их ликом к стене, — кивнул он на иконы. — Это у меня с японской.
Так незаметно просидели за столом до вечера. Кузьме казалось, что он дома с другом. Верхотуров положил тяжелую, как сошник, руку Кузьме на плечо и все рассказывал.
— В прошлом годе два раза ходил в жилуху. Раз — по первопутку, свез орехов, вторым зигзагом — медвежье сало, пушнину, тайменя вяленого. Но с орехом, Кузьма, лучше не ездить — один сор, сунет тебе медяк, и тряси ему в карман, а карман у городского, ну, как тебе сказать, вот как у этого туеска горло, — постучал он по туеску, — а моими-то крюками, — Верхотуров показал свои руки, — ну, какая это торговля? За так бы отдал, чтобы не торчать там да лошадей не мучить…
Верхотуров с туеском снова сходил в сени.
— Мы ведь как живем? По петуху да по солнцу, что нас гонит — ни гудков, ни звонков, а сколько за день наворочаешь? А, Кузьма? Мужик где хошь сила. — Верхотуров потоптался на месте. — Сплясать охота, а не под чего. Слыхал про Саломатина? — опять придвинулся к Кузьме Верхотуров и дыхнул брагой ему в шею. — Крепко живет мужик, ближе его тут никого нету, разве только… — Верхотуров поперхнулся и замолчал.
