— А может быть, — раздумывает Кузьма, — кобыла чувствует родственность душ? Одна семья. Ничем Арина не обойдена, как все, так и она. С малолетства она так приучена, — вспоминает Кузьма, — жеребушка, так она и в дом заходила.
Другой раз и уляжется, как собака, у кровати Кузьмы. Никто ее никогда не гнал, не обижал. Бывало, и напроказничает. Построжит Кузьма — не без того, но относится, как к ребенку. И Арина считает Кузьму своей матерью. Бегает за Кузьмой. Так и выросла.
— Если бы посообразительнее была, — смеется Кузьма, — могла бы и орех колотить с кедров, — жаль только, подкова упала с задней ноги… — Кузьма подкову прибрал — сгодится вместо скобы в бане. — Ореха бы только побольше добыть, постояло бы вёдро…
Орех никогда не приедается. Кузьма приспособил и «доить» кедр, молоко добывать, сделал ступу, растолок орех, залил холодной ключевой водой. Всплыла скорлупа, собрал ее ложкой — и чистое молоко, не отличишь от коровьего, разве только что еще вкуснее.
— Пей, мать, — угощает он Ульяну, — тебе необходимо…
Кузьма и чумашик из бересты сделал. Каленым гвоздем орнамент навел.
— Ну-ка, Уля, попей из этой посудины!..
Ульяна пьет кедровое молоко, а Кузьма ладонь подставит, чтобы на кофту не капнуло.
— Не торопись, Уля, — теплеет голосом Кузьма, — еще наведем — сколько надо.
Кузьма представит, что он не Ульяну поит, а маленькую свою дочь, и вовсе сердце замирает.
— Вкуснее, Кузя, из твоего чумашка, — напившись, говорит Ульяна, и глаза у нее как-то по особому светятся.
— Ну вот — видишь…
И Кузьма пошел вырубать чурку на колот, и только отошел, как столкнулся нос к носу с медведем. Глядят друг на друга. Медведь головой помотал, набок склонил. Что это, дескать, за зверь перед ним? Кузьма косит глаз в сторону балагана — далеконько до берданы. Но уж если пойдет зверь стенка на стенку — Кузьма не отступит. Пока топор в руках… Кузьма метит, как зверя приструнить, отвадить от этих мест, а то наповадится, орех пораскидает, да еще и прирвет последнюю одежонку, постель попортит, инструмент исковеркает — измотает…
Медведь не выдерживает настырного взгляда Кузьмы. Беспокоиться начинает. Кузьма не торопит зверя — пусть помандражит, но и у самого рука отерпла держать топор. Ладно, что кобыла вовремя подала голос. Кузьма только и видел медведя.
Колот Кузьма делает потяжелее, выбирает чурку поувесистее. Зарубает в ней паз и вгоняет в конус-держатель черенок потолще, чем у лопаты, и раза в три длиннее. Таскать такой колот нелегко, плечо в кровь, но зато ударишь — сыплется шишка. Колотом и голову только успевай прикрывать, а то гвозданет — не устоишь на ногах: шишка нонче чуть разве поменьше корзинки. Кузьма подошел к кедрачу. Шишек на нем как кудряшек на каракулевой шкурке. Он втыкает черень в мох, придерживает его ногой, отводит за черень чурку, прицеливается и, подняв голову, бьет точно по центру ствола. Если со скользом задел ствол — поранил дерево, а удара не получилось. Кузьма горячку не порет, оттого и промаха не знает.
