— Могу, — с готовностью соглашается Афоня. — Рыбу будем удить, да?
— Будем, Афоня, и удить, и исти… — вдохновляется Кузьма. — Может, Аверьян, ты вначале у Арины из хвоста надергаешь на леску? Только осторожнее, не саданула бы.
Братья идут: один копать червей, другой — за конским волосом.
Кузьма выгнул такой крючок, что Ульяна, если бы не видела, не поверила, сказала бы, что лавочный.
— Не урони, Уля, — подставил Кузьма ладони.
— Жалко без занатрины, заусеницы нет — срываться будет рыба, — со всех сторон поразглядывала крючок Ульяна.
— Не шибко дергать — и не будет срываться, — пояснил Кузьма.
— Мы раньше под мельницей всегда дергали пескарей, — вспомнила Ульяна. — Бывало, и срывались. Ну, так я побегу, подсоблю Афоне искать червей, — загорелась рыбалкой и Ульяна.
Кузьма навел на крючке камешком жало — наострил. Аверьян вернулся с колечком шелковистого конского волоса, сел подле Кузьмы, закатал штанину и на сухой, как деревянный костыль, ноге стал свивать леску.
— Твоей ногой, брат, только картошку толочь, — посмеялся Кузьма и стал помогать сучить леску.
Афоня с Ульяной принесли целые пригоршни дождевых червей. Кузьма вырезал на удилище черемуховый прут, посвистел им — славное удилишко!
— Дашь, братка, подержать?
— Дам, Афоня. Все порыбачим.
Афоня тяжело вздыхает. Не только Афоне, но и всем охота поскорее забросить крючок. Привязали леску, взяли ведро под рыбу, и все двинули на слепую протоку. Первым, по старшинству, забросил крючок Кузьма. Свистнула над головой волосяная леска, и шлепнул на гладкую как зеркало воду поплавок, и во все стороны, как на пластинке, пошли на воде круги, и не успела вода успокоиться, как поплавок дернулся и исчез.
— Тя-я-нии!
Над головами сверкнуло маленькое солнце, и на берег шмякнулась рыбина. И зашлепала хвостом о влажный, прибитый дождем песок.
Все бросились к добыче — это был хариус.
Сколько рыбалок удивительных, похожих и не похожих одна на другую. Все они со временем перепутаются, вклинятся одна в другую, отдалятся в прошлое, но рыбалка — спасение от голода — не изгладится из сердца и из памяти. Появилась рыба — ожили. Теперь по-другому выглядел на столе и полевой лук. Подливая из чугунка в хлебальную чашку наваристую душистую уху, Ульяна приговаривала: «Ловись, рыбка, большая и маленькая — соленая и вяленая. Ты, окунь, ложись в черпак боком, а ты, язь, с крючка не слазь…»
В такие минуты Афоне особенно горячо нравилась Уля, он смотрел ей в рот, и безотчетная улыбка делала красивым его бледное лицо.
