— Переселенцы мы, — едва выговорил мужик, — ради христа! Подайте кусочек хлебушка?..
Ульяна вошла по колено в воду и увидела на дне лодки истощенную женщину. Ребенок на ее груди сучил плетями-ножками. Ульяна сорвала с головы платок и прикрыла ребенка. Женщина только повела черными сухими глазами. Мужик отчалил от берега. А Ульяна еще долго сидела у воды. Мозг ее плавился, превращался в тяжелую жидкость, и эта жидкость заполняла глазницы, уши, лоб, голова делалась тяжелой и непроизвольно падала, не держалась на обессилевшей тонкой шее. Ульяна только в сумерки собралась с силами, уложила ребят, прилегла и сама. Но сон не шел. Она лежала с открытыми глазами, и перед ней все еще стояла река, лодка.
Кузьма вернулся с протоки, когда ребята уже спали. У Афони губы обветрились и потрескались. И хотя он загорел, но лицо его было бледным, неживым.
— Не заболел? — кивнув на Афоню, с тревогой спросил Кузьма.
— Да нет. Жару нету, — поприкладывала Ульяна ладонь к голове Афони.
— Вот ты не поверишь, — отдышавшись, сказал Кузьма. — Красноперую сейчас видел, таймень…
— С чем ее — ни муки, ни закваски, — улыбнулась потускневшими глазами Ульяна. — Пусть жирует…
— Верно, Уля, видел! Послушай, Ульяна, не найдется у тебя иголки? — вдруг спросил Кузьма.
— Шить, что ли?
— Удить. Попробую сделать крючок. Живем на воде, а траву едим…
— Жалко иголку, без рук оставишь, Кузя!
— Ну булавку какую, панталонную, может? — рассмеялся Кузьма, рассмеялась и Ульяна.
— Какая булавка, господи прости, от кого на булавку запираться… Ладно, поищу у няни Клаши в корзине, — пообещала Ульяна.
— Поищи, Уля, поищи, может, свою отдашь, а?
— Еще голые не ходили. Оборвемся — чем починить? Будем как в раю, только яблок не хватает…
— А что, в раю голые? — поинтересовался Кузьма.
Ульяна на это не ответила. Утром перетряхнула нянькину корзину с лоскутками, нашла иголку.
— То, что надо! — обрадовался Кузьма. — Ставь, Уля, воду на уху…
Кузьма достал из своего сундука клещи и примостился у костра ковать крючок.
Ребята уже проснулись, сходили на протоку за молодыми побегами тальника и жарили прутья над огнем. Как только вытапливалась пена, слизывали.
— На, Уля, попробуй, — протягивал Афоня Ульяне пруток. — А это тебе, братка.
Ульяна лизнула прут:
— Сладко!
— А я что говорил, — радовался Афоня и бежал к Кузьме, присаживался на корточки. — Ковать будешь, братка?
— Буду, Афанасий Федорович, и ковать, и гнуть. А вы бы с Аверьяном червяков накопали, а?
