— Ах ты, едрена мать! Решу коня. — У Арины бока ходят. Кузьма останавливает кобылу.
— Аверка-а! — кричит осипло Кузьма. — Неси-ка чересседельник.
Аверьян откликается и через некоторое время режет луг. В руке у него ременный чересседельник. По пахоте торопливо мнет комки Ульяна. За Ульяной на прутике скачет Афоня.
— Случилось что? — не может отдышаться Ульяна.
— О! Вся кавалерия тут, — весело встречает Кузьма свою семью и берет у брата чересседельник. Примеривается к оглобле так, чтобы Арина не заступила ногу. Примерился, снял рубаху, сапоги. Рубаху положил на межу, сапоги подал Ульяне.
— Да ты чего, Кузьма, ноги решишь, — забеспокоилась Ульяна.
— Ноги заживут, — топтался босой Кузьма и совал Ульяне сапоги. — Бери, бери, Ульяна, они еще сгодятся. Афанасия женить…
Кузьма чересседельник через плечо — подпрягся в пристяжку к Арине.
— Ну, трогай, брат!
Аверьян взял вожжи, стал за плуг. Сделали один круг, другой. В паре с Кузьмой Арина пошла ровнее.
— Ну вот, обойдется, — отдышавшись, приговаривал Кузьма. — Ты бы, Уля, принесла мешок или тряпку какую, а то плечо режет… А ты, Аверьян, придерживай кобылу, у нее шаг крупный — сбиваюсь с ноги.
Ульяна принесла свой полушалок и с глаз поскорее, чтобы не смотреть…
Чем ближе к вечеру, тем все чаще останавливается Кузьма и ненасытнее хватает воздух упряжка. Ноги у Кузьмы в крови.
«Неужели он не чувствует?» — переживает Аверьян.
Так день за днем, день за днем ходят в упряжке Кузьма и Арина. Попервости Кузьме казалось — не выдержит, упадет в борозду и не встанет. Но время шло. Выдержали и человек, и кобыла, а пахотный клин разрастался. Задышала земля, синевой зашлась борозда. Кузьма видит, как парит над травой воздух, как облетает верба, и подгоняет себя. Уже, считай, одной ногой в лето ступили. Июнь. Там, где подсохла пашня, земля забурела.
И незаметно шли дни, и тянулись вечностью — все было в одном клубке. Страшило одно: лето уже в разгаре — считает Кузьма засечки на лис вороньей твеннице, — а земля не прогрелась.
— Сивер — он и есть сивер, — вздыхает Кузьма.
Он дает еще круг по загону и стопорит плуг.
— Борону землица просит, — разминает пальцами бурый комок Кузьма, — пересохнет, коркой возьмется, а этого допустить нельзя.
Кузьма перепрягает Арину в борону, ссаживает Афоню с прутика на кобылу и надевает ему на голову свой картуз. Афоня тонет в нем вместе с глазами.
— Держи, Афоня, Арину, а то уйдет на обочину.
Афоня осаживает картуз на затылок и, ухватившись одной рукой за гриву, другой за повод, солидно басит, подражая брату:
