Но даже публикации в «Юности» не помогли – меня, как я уже сказал, отшили от ЛГУ, и я загремел в артиллерию, в гаубичные войска. А перед дембелем просто так, от фонаря послал свои опусы на творческий конкурс в Литературный институт и во ВГИК. Поразительно, но из обоих вузов пришло сообщение, что творческий конкурс я прошел, могу приехать на экзамены. А поскольку я мнил себя поэтом, то, отработав полгода в «Соц. Сумгаите», поехал конечно, в Литературный. Тем паче, Азербайджан получил тогда по разнарядке Союза писателей место на переводческом отделении, и это место республика отдала мне. То есть, экзамены уже были пустой формальностью, я уже знал, что буду учиться в мастерской известного поэта N., и меня уже поселили в общежитии Литинститута на улице Добролюбова.
И тут случилось воистину судьбоносное событие – на меня положила глаз двадцатичетырехлетняя поэтесса-аспирантка Литинститута. Не знаю почему – я был рыжий, конопатый и, прямо скажем, не атлет. А она пригласила меня в свою, отдельную, как у аспирантки, комнату на пятом этаже общежития. Польщенный, я, конечно, пришел со своими стихами. Аспирантка сидела на кровати с гитарой в руках, на столе стояли бутылка водки, два граненых стакана и лежала нехитрая закуска – колбаса, яблоки. Я прочел ей свои стихи:
Нет, мне в вагоне не сидится,
Я не мог смотреть в окно,
Пускай бранится проводница,
Я на подножке все равно!
Потом мы выпили по полстакана, и вдруг она запела:
Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной Сьерры…
Это потом, на последнем курсе ВГИКа, я понял, для чего аспиранты и старшекурсники приглашают к себе в гости юных абитуриенток. А тогда, в 1959-м, я, извините, был еще мальчик, девственник. И потому тупо и завороженно слушал «Бумажный кораблик», «Шарманщик»… И вдруг… вдруг увидел, как эта аспирантка смотрит на меня своими карими глазами, и понял, зачем тут водка и зачем она меня пригласила.
И «ужас проник в мое сердце» – я не знал, что мне делать. То есть, теоретически я был, конечно, подкован, ведь я читал и даже знал наизусть «Улицу Данте» Бабеля: «…вот вошла Жермен, она закрыла за собой дверь, они поцеловали друг друга, девушка сняла с себя шляпу, перчатки и положила их на стол, и больше, по моему расчету, времени у них не оставалось. Его не оставалось на то, чтобы раздеться. Не произнесши ни одного слова, они прыгали в своих простынях, как зайцы». Казалось бы, что тут сложного? Но как мне – рыжему и конопатому – как мне подсесть к этой аспирантке, обнять ее и поцеловать?
