Правда — правда была в том, что он уже упал; он знал все, что он сделал и не мог назвать это ничем иным, кроме как злом. Он знал, что тварь, которая ежилась у его ног и подскакивала с нетерпением и готовностью всякий раз, когда он поднимал руку, была Тьмой. Абсолютной, безграничной, необузданной мощью. И все же иногда — когда он медитировал и инстинктивно протягивался за границы этой неповоротливой корчащейся массы — он все еще ощущал… Свет. Он был вокруг него, как дуновение воздуха, как чистая, прекрасная мелодия, созвучная душе. И он знал — знал абсолютно — что это тоже часть его.
Но когда он слышал непоколебимую уверенность позади скрежещущих слов Палпатина… тот был настолько уверен, что держал Люка в мертвой хватке; эта уверенность катилась от него волнами, заглатывая и душа, формируя действительность, переворачивая и не считаясь ни с чем. В сравнении с нею хрупкая вера Люка чувствовалась бледной и призрачной — настолько выдохшейся и обессиленной, что все его аргументы были лишь бессмысленной игрой, которую оба вели из-за сложившейся пустой формальности. Даже когда Люк не соглашался с Палпатином, он сам смеялся над этим — над позволенным ему инакомыслием — потому что знал каким незначащим и механическим оно было в действительности. В некотором отношении бороться с этим было хуже и тяжелее, чем с угрозами и болью.
Он хотел верить; хотел думать, что у него по-прежнему есть некая вера, некие убеждения, некие принципы — неважно что искаженные, неважно что порванные и сломанные. Но если в глубине души сам Люк верил, что упал, значит это правда… Или это просто две разные точки зрения: его и Императора?
Что правильно и что нет… Если все — даже правда — субъективно, то как вообще это можно определить? Или он очередной раз заблуждался, позволяя себе эти мысли, лишь бы не стоять перед лицом беспощадной правды? Он покачал головой, потерянный.
По-настоящему потерянный.
— Где все пошло не так? — пробормотал он в холодную темноту ночного города, сверкающего огнями на горизонте.
И хотя его голос прозвучал чуть громче шепота, Палпатин услышал и ответил — используя любую возможность, чтобы навязать свою волю:
— Нет ничего что было бы не так. За исключением того, что ты по-прежнему ищешь прутья клетки, которой давно не существует. Ты хочешь верить, что если найдешь их и сможешь сломать, ты наконец-то будешь свободен, — Палпатин встал и медленно подошел к Люку, кладя бледные костлявые пальцы ладони на его плечо в жесте пустого заверения, маскирующего потребность контролировать и владеть. — Но ты уже свободен, мой друг. Я говорил тебе как-то, давно, что сделаю все, чтобы освободить тебя. Я сдержал это обещание. Ты находишься именно там, где было предназначено тебе с рождения.
