Мара помедлила с ответом на его резкие слова, смутившись очевидной проницательностью доктора.
— Он не нуждается в вашей защите, — она все же не собиралась отступать.
— В таком случае, на чью защиту он может полагаться, коммандер — вашу? — презрительно парировал Халлин, и Мара удивилась огню в его глазах — тому, что она никак не ожидала увидеть в небольшом, добродушном докторе.
— Это кажется вам настолько маловероятным? — спросила она, мгновенно понимая, что сделала ошибку.
— Фактически да, — взяв себя в руки, сдержанно ответил Халлин. — Я хотел бы думать, что мы заинтересованы в одном и том же, коммандер. Я не желаю видеть, что ему причиняют вред — и я полагаю, что вы пытаетесь объяснить мне то же самое. Если это поможет, могу заверить вас, что я искренен в своих обязательствах. И мне бы хотелось сказать, что я думаю то же и о вас… но правда в том, что я не могу этого сделать, не так ли? И я не единственный, кто видит ваш конфликт интересов.
С этой заключительной колкостью он отправился дальше, оставив Мару смотреть ему в спину и удивляться честности его слов. Крошечная улыбка коснулась губ — от осознания забавности ситуации: все равно что щенок пытался предостеречь своим лаем медведя… И отчасти было приятно думать, что у Скайуокера есть кто-то, стоящий на его защите, даже если это всего лишь Халлин.
Она оттолкнулась от стены, задумчиво качая головой. Повода для спокойствия все же не было: некоторые щенки вырастали в домашних собак, а другие — в волков.
.
— Независимость нужно заработать, — сидя в небрежной позе в тяжелом резном кресле Император не смотрел на своего подопечного, который с устремленным на горизонт взглядом нервно вышагивал вдоль тянущегося ряда окон Палаты Аудиенций, словно запертое в клетке животное.
— Когда? — мальчишка вновь просил разрешения покинуть двор, и вновь ему было отказано. Он отчаянно хотел вернуться на свой корабль, к флоту, и отказ Палпатина провоцировал его к очередным препирательствам, к одному и тому же переигрыванию старых аргументов. Не то чтобы Палпатин возражал: сами дискуссии никогда не были одинаковыми, мальчишка всякий раз умудрялся принести в них новый поворот, особенно, когда он был так расстроен и недоволен, как сейчас.
Тьма удивительно шла ему, он носил ее как вторую кожу. Точно так же, как сшитую на него вручную одежду. То, что когда-то казалось таким неудобным и незнакомым, теперь стало второй натурой. И это по-прежнему очаровывало Палпатина, побуждая его оставлять свое произведение искусства при себе еще на один очередной день, для личного просмотра. Однако признать это вслух означало бы нарушение негласных правил их специфичной игры.
